Сибирские огни, 1989, № 2

Не вд авая сь в обстоятельный ан ал и з этого произведения (более подробно ж е­ лающ ие м огут у зн ать о нем в статье Н. Н. Я новского «Ж и зн ь и творчество В лади ­ м и ра З азу б р и н а», вош едш ей в его книгу «П исатели Сибири»,— М., «Соврем енник», 1988), хотим добавить к сказанн ом у, что и в дальнейш ем редакци я предполагает о б р ащ аться к творческому наследию известного советского пи сателя и видного об­ щ ественного деятеля В ладим ира Зазубрин а. ПОВЕСТЬ О РЕВОЛЮЦИИ И О ЛИЧНОСТИ «С трашная книга, нужная книга»,— сказал В. И. Ленин, прочитав роман В. З а ­ зубрина «Д ва мира». Повесть «Щ епка» не менее страшное произведение молодого художника, и м ож ­ но заранее учесть те обывательские разговоры, которые могут поднять вокруг этой по­ вести. Но что обыватели. «Ч то им Гекуба?» Что для них революция? Вопрос в том, нуж ­ на ли эта небольшая книжечка человеку-революционеру, который действительно ищет новый мир? Д о сих пор о революции, о терроре, о чека писали или убежавшие за границу представители сюсюкающих и вырождающихся поколений или беллетристы-одиноч­ ки, индивидуалисты, которые о революции в большинстве случаев пишут так же, как о штопанье чулок их бабушкой. Здесь почти впервые, если не считать рассказа Радионова-Тарасова «Ш околад», где дана совершенно ложная постановка вопроса, художник-коммунист подошел к этой жгучей теме. И подошел оригинально, небывало мужественно и резко. В. Зазубрин еще молодой художник и многое в нем еще не устоялось, многое в его повести может быть оспариваемо и с художественной точки зрения и особенно с фактической — им дано в сконцентрированном рисунке такое нагромождение у ж а ­ сов, которое совершенно немыслимо на таком небольшом полотне — столь коротком житейском фоне. Но в художественной литературе, в искусстве это совершенно закономерный при­ ем; вспомним великие «карикатуры » художника Гойи и нашего великого сатирика Г о ­ голя. Весь вопрос, удалось ли В. Зазубрину художнически осмыслить этот страшный материал, удалось ли ему влить в него органически живую идею и передать то, что он ставил своей задачей. Есть ли в конечном счете оправдание этой небывалой дерзости? Зазубрин не сюсюкает, он не уж асается, он как художник с беспощадно-холодной внешней манерой и суровостью подходит к этой теме. С первых строк страшное на­ висает над героем Срубовым, с первой строки чувствуется надрыв героя, несущего свой тяжелый революционный долг. Страшный лик революции с невольным нагромождением уж асов пишут нам и другие беллетристы: в Никитинском «Рвотном фронте» мы найдем не менее страшные вещи — и насилия и самые грязные человеческие извращения. У Никитина и у Пильня­ ка в «Голом годе» герои-коммунисты, комиссары (то же и в «Повольниках» Яковлева) насилуют Олечек, Манечек, Ниночек и вместе с ними безнадежно падают в мещанско- похабную стихию, эти на миг захотевшие быть героями люди-мещане. У Никитина написано это в формах обмызганного, порой сюсюкающего мастерст­ ва упадочного искусства, у Яковлева более ясно и просто, у Пильняка его ужасы оправдываются в общем ритме его «мятельной» стихии, от которой веет революцией настолько, насколько революция раздробила старые формы жизни. В. Зазубрин делает попытку найти новую форму для изображения революции. С а ­ мый стиль, его ритм — суровый, резкий, скупой и ударный — это ритм революции — по его слову, «прекрасной и жестокой любовницы», которая уничтожила не только старый миропорядок, наше былое, индивидуалистическое прекраснодушие, но и за с ­ тавляет нас жить, чувствовать по-иному, утверждает новую поступь, ритмику наших душевных переживаний. Если Достоевский в «Бедных людях», если Л . Андреев — последыш индивидуалистического символизма, в своем рассказе «Семь повешенных» ставили, своей задачей вы звать ненужную жизни ж алость в наших душ ах к ненужно­ му Янсону: претворить никчемную кантовскую идею о самодовлеющей ценности су­ ществования каждого человека, то Зазубрин, изображ ая совсем не идеал революцио