Сибирские огни, 1989, № 2
А допрашивает Кац. Лицо у него — круглый чайник. Нос — ду дочка острая, опущенная вниз. Хочется встать и с силой ткнуть ^льш им пальцем в ненавистную дудочку, заткнуть ее. И ведь си дит, начальство из себя разыгрывает за его же столом. Ручку белую слоновой кости схватил красной лапой, в чернилах всю вымазал. А допрос — пытка. Да хотя бы уж допрашивал. Куда там — лекцию чи тает: авторитет партии, престиж Чека. И все дудочкой кверху, квер ху, как в самое сердце сует ее, ковыряет. Рвет Срубов бороду. Зубы стискивает. Глазами огненными, нена видящими Каца хватает. По жилам обида кислотой серной. Жжет, вертит. Не выдержал. Вскочил и бородой на него: — Понял ты, дрянь, что я кровью служил Революции, я все ей отдал, и теперь лимон выжатый. И мне нужен сок. Понял, сок алкоголя, если крови не стало. На мгновенье Кац, следователь, предгубчека, обратился в прежне- него Ику. Посмотрел на Срубова ласковыми большими глазами. — Андрей, зачем ты сердишься? Я знаю, ты хорошо служил Ей. Но ведь ты не выдержал? И оттого, что Кац боролся с Икой, оттого, что это было, больно, с болью сморщившись, сказал: — Ну, поставь себя на мое место. Ну, скажи, что я должен де лать, когда ты стал позорить Ее, ронять Ее достоинство? Срубов махнул рукой и по кабинету. Кости хрустят в коленях. Громко шуршали кожаные штаны. На Каца не смотрит. Стоит ли обращать внимание на это ничтожество? Перед ним встала Она — любовница великая и жадная. Ей отдал лучшие годы жизни. Больше — жизнь целиком. Все взяла— душу, кровь и силы. И нищего, обоб ранного отшвырнула. Ей, ненасытной, нравятся только молодые, здо ровые, полнокровные. Лимон выжатый не нужен более. Объедки в му сорную яму. Сколько позади Ее на пройденном пути валяется таких, выпитых, обессилевших, никому не нужных. Видит Срубов ясно Ее, жестокую и светлую. Проклятия, горечь разочарования комком жгу чим в лицо Ей хочет бросить. Но руки опускаются. Бессилен язык. Видит Срубов, что Она сама — нищая, в крови и лохмотьях. Она бедна, потому и жестокая. Но инвалид, объедок еще жив и жить хочет. А мусорщик с метлой уже пришел. Вон сидит — дудочка кверху. Нет, он не хочет в яму. Его решили уничтожить. Не удастся. Он сумеет скрыться. Не найдут. Жить, жить... Пусть остается на столе фуражка. С хитрой ядовитой улыбкой к Кацу: — Гражданин предгубчека, я еще не арестован? Разрешите мне выйти в клозет? И в дверь. И по коридору почти бегом. А Кац, ставший опять Ка цем, предгубчека, краснеет от стыда за минутную слабость. С силой кру тит ручку телефона, справляется у начальника тюрьмы, есть ли свобод ная одиночка. Закуривает, ждет Срубова, твердо, спокойно подписы вает постановление об его аресте. Но Срубов уже на улице. На тротуарах людно и тесно. По сере дине дороги длинные костлявые ноги разбрасывал широко. Руками махал. Волосы на ветру торчком в разные стороны. Любопытные оста навливались и показывали пальцами. Ничего не видел. Помнил только, что надо бежать. Несколько раз сворачивал за углы. Названия улиц, номера домов не играли роли. Важно было только скрыться. Задыхался, падал, вставал и снова дальше. Хлопали, открывались какие-то двери. Росла надежда, что побег удастся. Не догонят... И вдруг неожиданно, как несчастье, черная непроницаемаяь ютенл загородила дорогу. А за спиной двойник..Он, оказывается,-!'гналсяэ'все время следом. Н^ оглядывдлфр,кт ИС; вцдел. Теперь» он1доволен-ь-)доТ!нал. Вон атрьй. хватдря-узоздух, какЕРыбд«(И1рещу1кр«вит. ь . ■ щ , ь ■, ь Срубов не понимал, что он у себя на квартире стоит перед трюмо.п'.' аэ
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2