Сибирские огни, 1989, № 2

колчаковского полковника Чудаева. Полковник держался гордо, спо­ койно. Не утерпел, съязвил: —• Христос воскрес, господин полковник. И, сажая к себе в автомобиль, добавил: — Эх, огородник, сажал редьку — вырос хрен. Чудаев молчал, натягивая на глаза фуражку. Испуганные дамы в нарядных платьях, мужчины в сюртуках, сорочках. Соломин невоз­ мутимо спокойный, шмыгающий носом, разрывающий нафталинный по­ кой сундуков. — Сказывайте, сколь вас буржуев. Кажинному по шубе оставим. Лишки заберем. И еще, когда осматривал кучи отобранного оружия, гордо, радостно забилось сердце, крепкая красная сила разлилась по всем мускулам. Остальное — ночь, день, улицы, улицы, цепочки, цепи патрулей, ве­ тер в ушах, запах бензина, дрожь сиденья автомобиля, хлопанье двер­ цы, слабость в ногах, шум, тяжесть в голове, резь в глазах, квартиры, комнаты, углы, кровати, люди — бодрствующие, со следами бессонни­ цы на серых лицах, заспанные, удивленные, спящие, испуганные, чеки­ сты, красноармейцы, винтовки, гранаты, револьверы, табак, махорка и серо-красное, красно-серое и Белый, Красный и Красный, Белый. И пос­ ле ночи, дня и еще ночи нужно было принимать посетителей, родствен­ ников арестованных. Просили все больше об освобождении. Срубов внимателен и равно­ душен. Сидит он, хотя и в кресле, но на огромной высоте, ему совер­ шенно не видно лиц, фигур посетителей. Двигаются какие-то ма­ ленькие черные точки — и все. Старуха просит за сына, плачет. — Пожалейте, единственный... Падает на колени, щеки в слезах, мокрые. Утирается концом го­ ловного платка. Срубову кажется ее лицо не больше булавочной го­ ловки. Кланяется старуха в ноги. Опускает, поднимает голову — свет­ леет, темнеет электрический шарик булавки. Звук голоса едва долетел до слуха: — Единственный. Но что он может сказать ей? Враг всегда враг — семейный или одинокий — безразлично. И не все ли равно — одной точкой больше или меньше. Сегодня для Срубова нет людей. Он даже забыл об их существо­ вании. Просьбы не волнуют, не трогают. Отказывать легко. — Нам нет дела, единственный он у вас или нет. Виноват — расстре­ ляем. Одна булавочная головка исчезла, другая вылезла. — Единственный кормилец, муж... пять человек детей. Старая история. И этой так же. Семейное положение не принимается в расчет. Булавка краснеет, бледнеет. Лицо Срубова, неподвижно камен­ ное, мертвенно-бледное, приводит ее в ужас. Выходят, выходят черные точки-булавки. Со всеми одинаков Сру­ бов — неумолимо жесток, холоден. Одна точка придвинулась близко, близко к столу. И когда снова отошла, на столе осталась маленькая темная кучка. Срубов медленно сообразил — взятку сунул. Не спускаясь со своей недостигаемой вы­ соты, бросил в трубку телефона несколько слов-ледышек. Точка почер­ нела от испуга, бестолково залепетала: — Вы не берете. Другие ваши берут. Случалось... — Следствие выяснит, кто у вас брал. Расстреляем и бравших и вас. л сЦ ! Были и еще посетители — все такие же точкй,' булавоййые' ‘гоДов- ки. Во все время приема чувствовал себя очень л е г к о н а йысртё не­ померной. Немно^-о только ойбУОт ЙбЬ,ЧеЬбйтно!'кйменкой'белнаной покрййдсь лицо;'>-1Чы1'" . 'цофл л; •.л ■ л .1 л