Сибирские огни, 1989, № 2

■рости тающего снега, крепкого хмеля первого холодного пота земли. Беспокойно, с тоской завозился зверь, затрещали, заскрипели стулья. Потянуло здорового, сильного к земле, захотелось впиться в ее черную грудь, припасть к ней большим, потным, мокрым, на работе взмокнув­ шим телом. И Срубов и Кац, когда вошли в залу, увидели на лицах, в глазах арестованных крестьян серую тоску, поняли, что от безделья, от подвальной духоты, от тягостного ожидания смерти,' что по земле, по работе она. Срубов быстро, упругими широкими шагами вышел на под­ мостки сцены. Высокий, в черной коже брюк и куртки, чернобородый, черноволосый, с револьвером на боку, на красном фоне занавеса, он стал как отлитый из чугуна. Смело посмотрел в глаза укрощенному, пестрому сильному зверю. Первое слово-обращение сказал с радостью укротителя, уверенного в победе: — Товарищи... Негромко, медленно, чуть нараспев. Как погладил по упрямой жест­ кой шерсти. Вызвал легкую щекочущую дрожь во всей пестрой шкуре. Как укротитель, спокойно открывающий клетку укрощенного зверя. Срубов спокойно объявил: — Через час вы будете освобождены. Радостью огненной, сверкающей блеснули сто двенадцать пар глаз. Взволнованно, радостно зарычал пестрый зверь. А из форточки непрерывным потоком хмель тающего снега. Сильнее, шире раздуваются ноздри, кружит головы весенний угар. И Срубов захмелел от хмельного дыхания близкой весны, от хмельной звериной радости ста двенадцати человек. Расперли грудь большие, набухшие радостью огненные клубы слов. Рассыпались солнечным, слепящим дождем искр по пестрой шкуре зверя, щелкая, подпаливая шерсть, забегали колю­ щими красными, синими, зелеными огоньками. — Товарищи, Революция — не разверстка, не расстрелы, не Чека. В море огня мелькнула черная обуглившаяся фигура расстрелян­ ного отца и исчезла, сгорела. — Революция — братство трудящихся. После концерта, спектакля освобожденный пестрый зверь с доволь­ ным ворчанием, с топотом, сотнями ног побежал в раскрытые ворота на улицу. И радостью, беспричинной хмельной звериной радостью лсизни опьянели чекисты. И в ту ночь невиданное увидел белый трехэтажный каменный дом с красным флагом, с красной вывеской, с часовыми у во­ рот и дверей. Вышли за ворота с хохотом, с громкими криками сотрудники Губче- ка. Предгубчека мальчишкой забежал вперед, схватил горсть снегу, смял и Ваньке Мудыне в рожу. Ванька захлебнулся смехом, взвизгнул. — Я вам сейчас, товарищ Срубов, председательскую залеплю. Мудыню поддержал мрачный Боже. Срубову сразу в спину и шею два белых холодных комка. Срубов в кучу чекистов еще ком, и чекисты, как школьники, выскочившие на большую перемену на улицу, с визгом принялись лупиться снегом. Ком снега — ком смеха. Смех — снег. И радость неподдельная, беспричинная, хмельная, звериная радость жизни. Срубова облепили, выбелили с головы до ног. Попало в лицо и неп­ рикосновенным лицам — часовым. Простились, разошлись усталые с мокротой за воротниками, с мок­ рыми покрасневшими горящими руками и щеками. Срубов на углу пожал руку Каца, посмотрел на него прояснивши­ мися, блестящими черными глазами. .— До свидания, Ика. Все хорошо, Ика. Революция — это жизнь. Да здравствует Революция, Ика. И дома Срубов с аппетитом поужинал. И, вставая из-за стола, схватил печальную, черную женщину-мать, закружился с ней по ком