Сибирские огни, 1989, № 2

перестают здраво мыслить, отличать черное от белого. Большевизм — это временное болезненное явление, припадок бешенства, в который впало сейчас большинство русского народа. Голый чернобородый доктор наклонил набок голову в вороненом се­ ребре волос, снял очки в золотой оправе, отдал коменданту. Потер рука об руку, шагнул к Кацу. — А теперь, Ика, позволь пожать твою руку. И Кац не мог не подать руки доктору Срубову, глаза которого были, как всегда, ласковы, голос которого, как всегда, был бархатно мягок. Желаю тебе скорейшего выздоровления. Поверь мне как ста­ рому доктору, поверь так, как верил гимназистом, когда я лечил тебя от скарлатины, что твоя болезнь, болезнь всего русского народа, безус­ ловно, излечима и со временем исчезнет бесследно и навсегда. На­ всегда, ' ибо в переболевшем организме вырабатывается достаточное количество антивещества. Прощай. И доктор Срубов, боясь потерять самообладание, отвернулся, то­ ропливо, сгорбившись, пошел к «стенке». А член Коллегии Губчека Исаак Кац, который был обязан сегодня присутствовать при расстрелах, едва удержался от желания убежать из подвала. И в ночь расстрела доктора медицины Павла Петровича Срубова член Коллегии Губчека Исаак Кац телеграммой был переведен на ту же должность Члена Коллегии Губчека в другой город, в тот, где ра­ ботал Андрей Срубов. И в первый же день своего приезда Исаак Кац сидел на квартире у Андрея Срубова и пил с Андреем Срубовым кофе. А мать Срубова, бледная старуха с черными глазами, в черном платье и в черном платке, варила кофе, вызывала сына из столовой и в темной прихожей шепотом говорила: — Андрюша, Ика Кац расстрелял твоего, папу, и ты сидишь с ним за одним столом. Андрей Срубов ладонями рук ласково касался лица матери, шептал: — Милая моя мамочка, мамуиечка, об этом не надо говорить, не надо думать. Дай нам еще по стакану кофе. И сам не хотел говорить, не хотел думать. Но Ика Кац считал не­ удобным не говорить и говорил. Говорил, помешивая, позвякивая ло­ жечкой в стакане, внимательно разглядывал свою руку, красноватую в рыжих волосах, в синих жилах, опуская рыжую кудрявую голову, нак­ лонясь над дымящимся кофе, вдыхая его запах — крепкий, резкий, мешающийся с мягким запахом кипящего молока. Никак нельзя было не расстрелять. Старик организовал общество и д е й н о й борьбы с большевизмом — ОИБ. Мечтал о таких «оибах» по всей Сибири, хотел объединить в них распыленные силы интеллигенции, настроенной антисоветски. Во время следствия он их звал оибистами... Говорил, а лица не поднимал от стакана. Срубов слушал, медленно набивал трубку, не смотрел на Каца, чувствуя, что ему не хочется го­ ворить, что говорит он только из вежливости. Срубов убеждал себя, что расстрел отца был необходим, что он как коммунист-революционер должен согласиться с этим безоговорочно, безропотно. А глаза тянуло к руке, красными короткими пальцами сжимавшей стакан с коричне­ вой жидкостью, к руке, подписавшей смертный приговор отцу. И, с улыбкой натянутой, фальшивой, с усилием тяжелым разжимая губы, сказал: — Знаешь, Ика, когда один простодушный чекист на допросе спро­ сил Колчака, сколько и за что вы расстреляли, Колчак ответил: «Мы с вами, господа, кажется, люди взрослые, давайте поговорим о чем-ни­ будь более серьезном». Понял? — Хорошо, не будем говорить. Срубова передернуло оттого, что Кац так быстро согласился с ним, что на его лице, бритом, красном, мясистом, с крючковатым острым носом, в его глазах, зеленых, выпуклых, было деревянное безразличие. И когда Кац замолчал, стал пить, громко глотая, у Срубова мысли