Сибирские огни, 1989, № 2

не было над Таврическим и Зимним дворцами, над зданием самар­ ского Комуча? Не под ним разве дралась колчаковская дивизия? А Гай- деман, Вандервальде, Керенский... Срубов был бойцом, товарищем и самым обыкновенным человеком с большими черными человечьими глазами. А глазам человечьим надо красного и серого, им нужно красок и света. Иначе затоскуют, по­ тускнеют. У Срубова каждый день — красное, серое, серое, • красное, красно­ серое. Разве не серое и красное — обыски — разрытый нафталинный уют сундуков, спугнутая тишина чужих квартир, реквизиции, конфиска­ ции, аресты и испуганные перекошенные лица, грязные вереницы арес­ тованных, слезы, просьбы, расстрелы — расколотые черепа, дымя­ щиеся кучки мозгов, кровь. Оттого и ходил в кино, любил балет. По­ тому через день после ухода жены и сидел в театре на гастролях новой балерины. В театре ведь не только оркестр, рампа, сцена. Театр — еще и зрите­ ли. А когда оркестр запоздал, сцена закрыта, то зрителям нечего де­ лать. И зрители — сотни глаз, десятки биноклей, лорнетов разгляды­ вали Срубова. Куда ни обернется Срубов — блестящие кружочки сте­ кол и глаз, глаз, глаз. От люстры, от биноклей, от лорнетов, от глаз — лучи. Их фокус — Срубов. А по партеру, по ложам, по галерке волнами ветерка еле уловимым шепотом: — ...Предгубчека... Хозяин губподвала... Губпалач... Красный жан­ дарм... Советский охранник... Первый грабитель... Нервничает Срубов, бледнеет, вертится на стуле, толкает в рот бо­ роду, жует усы. И глаза его, простые человечьи глаза, которым нужны краски и свет, темнеют, наливаются злобой. И мозг его усталый тре­ бует отдыха, напрягается стрелами, мечет мысли. «Бесплатные зрители советского театра. Советские служащие. Знаю я вас. Наполовину потертые английские френчи с вырванными погонами. Наполовину бывшие барыни в заштопанных платьях и гряз­ ных, мятых горжетах. Шушукаетесь. Глазки таращите. Шарахаетесь, как от чумы. Подлые душонки. А доносы друг на друга пишете? С вы­ ражением своей лояльнейшей лояльности распинаетесь на целых писчих листах. Гады. Знаю, знаю, есть среди вас и пролезшие в пар­ тию коммунистишки. Есть и так называемые социалисты. Многие из вас с восторженным подвыванием пели и поют — месть беспощадная всем супостатам... Мщение и смерть... Бей, губи их, злодеев проклятых. Кровью мы наших врагов обагрим. И, сволочи, сторонятся, сторонитесь чекистов. Чекисты — второй сорт. О подлецы, о лицемеры, подлые белоручки, в книге, в газете теоретически вы не против террора, при­ знаете его необходимость, а чекиста, осуществляющего признанную вами теорию, презираете. Вы скажете — враг обезоружен. Пока он жив — он не обезоружен. Его главное оружие — голова. Это уже дока­ зано не раз. Краснов, юнкера, бывшие у нас в руках и не уничтоженные нами. Вы окружаете ореолом героизма террористов, социалистов- революционеров. Разве Сазонов, Калшев, Балмашев не такие же пала­ чи? Конечно, они делали это на фоне красивой декорации с пафосом, в порыве. А у нас это будничное дело, работа. А работы-то вы более всего боитесь. Мы проделываем огромную черновую, черную, грязную работу. О, вы не любите чернорабочих черного труда. Вы любите чис­ тоту везде и во всем, вплоть до клозета. А от ассенизатора, чистящего его, вы отвертываетесь с презрением. Вы любите бифштекс с кровью. И мясник для вас ругательное слово. Ведь все вы, от черносотенца до со­ циалиста, оправдываете существование смертной казни. А палача сторонитесь, изображаете его всегда звероподобным Малютой. О палаче вы всегда говорите с отвращением. Но я говорю вам, сволочи, что мы, палачи, имеем право на уважение...» Но до начала так и не досидел, вскочил, пошел к выходу. Глаза, бинокли, лорнеты с боков, в спину, в лицо. Не заметил, что громко ска­ зал— сволочи. И плюнул.