Сибирские огни, 1989, № 2

равление Ее чистых подпочвенных родников. И длинное это слово так и осталось в голове. ...Мудыня, Боже — оба закаленные фронтовики, верные, истин­ ные товарищи. У обоих ордена Красного Знамени. Иван Никитич Смирнов знал их еще по восточному фронту и про них именно он ска­ зал: «С такими мы будем умирать...» Но водка? А сам? И какое значе­ ние все мы — я, Мудыня, Боже, ну все, все... Да, какое значение имеем все мы для Нее? И это письмо отца. Два дня как получил, а все в голове. Не свои, конечно, мысли у отца... Представь, что ты сам возводишь здание судь­ бы человеческой с целью осчастливить людей, дать им мир и покой, но для этого необходимо замучить всего только одно крохотное соз­ даньице, на слезах его основать это здание. Согласился бы ты быть архитектором? Я, отец твой, отвечаю — нет, никогда, а ты... Ты дума­ ешь на миллионах замученных, расстрелянных, уничтоженных воз­ двигнуть здание человеческого счастья... Ошибаешься... Откажется будущее человечество от «счастья», на крови людской созданного... Нетерпеливо кашлянул нетерпеливый Ян Пепел, Срубов вздрогнул. К-столу подошел, в кресло сел, пригласил сесть Пепел а машинально. Слушал и не слышал того, что говорил Пепел. Смотрел на него пустыми отсутствующими глазами. Когда Пепел сказал, что было нужно, и поднялся. Срубов спросил: — Вы никогда, товарищ Пепел, не задумываетесь над вопросом террора? Вам когда-нибудь было жаль расстрелянных, вернее, рас­ стреливаемых? Пепел в черной кожаной тужурке, в черных кожаных брюках, в чер­ ном широком обруче ремня, в черных высоких начищенных сапогах, вы­ бритый, причесанный, посмотрел на Срубова упрямыми, холодными го­ лубыми глазами. И свой тонкий с горбинкой правильный нос, четкий четырехугольный подбородок кверху. Кулак левой руки из кармана булыжником. Широкая ладонь правой на кобуре револьвера. — Я есть рабочий, ви есть интеллигент. У меня есть ненависть, у вас есть философий. Больше ничего не сказал. Не любил отвлеченных разговоров. Вырос на заводе. Десять лет над головой, под ногами змеями шипели ремни, скрипели зубы резцов, кружил голову крутящийся бег колеса. Некогда разговаривать. Поспевай повертывайся. Скуп стал на слова. Но приобрел ценную быстроту взгляда. Перенес в душу железное упорство машины. С завода ушел на войну, а с войны — в революцию на службу к Ней. Но рабочим остался. И на службе, в кабинете слы­ шал шипящее ползанье приводных ремней, щелканье зубчатых колес жизни. В кабинете, как в мастерской, за столом, как за станком. Писал безграмотно, но быстро. Стружками летела бумага с его стола на стол машинистки. Трещал звонок телефона, хватал трубку. Одно ухо слу­ шает, другое контролирует стук машинки. Перебой, остановка — кричит: — Ну, пошла, пошла машина. Живо! И в телефон кричит: — Карошо. Слушаю. На ходу распоряжения агентам, на ходу два-три слова посетителям. Быстро, быстро. Некогда сидеть, много думать у машины. На пол­ ном ходу завод. Вот и сейчас, после Срубова, у себя посетителя схватил глазами как клещами, в кресло усадил — в тиски сжал. И пошел, пошел воп­ росами, как молотками. — Что? Благонадежность? Карошо. А советвласть сочувствуете? Вполне? Карошо. Но будем логичны до конца... И Пепел написал на бумаге то, чего не хотел сказать при маши­ нистке. «Кто сочувствует советвласти, тот должен ее помогать давать. Бу­ дите у нас секретный осведомитель?»