Сибирские огни, 1989, № 2

— Севодни будем? Срубов понял, но почему-то переспросил: — Что? — Контрабошить. — А что? Четырехугольное плоское скулистое лицо Боже недовольно дерну­ лось, шевельнулись черные сросшиеся брови, белки глаз совсем по­ краснели. — Сами знаете. Срубов знал. Знал, что старого крестьянина с весны тянет на пашню, что старый рабочий скучает о заводе, что старый чиновник быстро чахнет в отставке, что некоторые старые чекисты болез­ ненно томятся, когда долго не имеют возможности расстреливать или присутствовать при расстрелах. Знал, что профессия кладет неизгладимый отпечаток на каждого человека, вырабатывает особые профессиональные (свойственные только данной профессии) черты характера, до известной степени обусловливает духовные запросы, наклонности и даже физические потребности. А Боже — старый чекист, и в Чека он был всегда только исполнителем-расстреливателем. — Могуты нет никакой, товарищ Срубов. Втора неделя идет без де­ ла. Напьюсь, что хотите делайте. И Боже, четырехугольный, квадратный, с толстой шеей и низким лбом, беспомощно топтался на месте, не сводил со Срубова воспален­ ных красных глаз. У Срубова мысль о Ней. Она уничтожает врагов. Но и они Ее ранят. Ведь Ее кровь, кровь из Ее раны этот Боже. А кровь, вышед­ шая из раны, неизбежно чернеет, загнивает, гибнет. Человек, обра­ тивший средство в цель, сбивается с Ее дороги, гибнет, разлагается. Ведь она ничтожна, но и велика только на Ее пути, с Ней. Без Нее, вне Ее она только ничтожна. И нет у Срубова жалости к Боже, нет со­ чувствия. — Напьешься — в подвал спущу. Без стука в дверь, без разрешения войти, вошел раскачивающейся походкой матроса Ванька Мудыня, стал у стола рядом с Боже. — Вызывали. Явился. А в глаза не смотрит — обижен. — Пьешь, Ванька? — Пью. — В подвал посажу. Щеки у Мудыни вспыхнули, как от пощечины. Руки нервно обдер­ гивали черную матросскую тужурку. В голосе боль обиды. — Несправедливо эдак, товарищ Срубов. Я с первого дня со­ ветской власти. А тут с белогвардейцами в одну яму. — Не пей. Срубов холоден, равнодушен. Мудыня часто заморгал, скривил толстые губы. — Вот хоть сейчас к стенке ставьте — не могу. Тысячу человек расстрелял — ничего, не пил. А как брата укокал, так и пить зачал. Мерещится он мне. Я ему — становись, мой Андрюша, а он — Ваньша, браток, на колени... Эх... Кажну ночь мерещится... Срубову нехорошо. Мысли комками, лоскутами, узлами, обрыв­ ками. Путаница. Ничего не разберешь. Ванька пьет. Боже пьет, сам пьет. Почему им нельзя? (Ну да, престиж Чека. Они почти открыто. Да. Потом, вообще, имеет ли права Она? И что знает Она? А, Она? И вот взаимоотношения, роль права. Хаос. Хаос. Замахал руками.) — Идите, идите. Нельзя же только так открыто. А когда дверь закрылась, уткнулся в письмо, чтобы не думать, не думать, не думать. «Я человек нейтральный, но... тем более он ответственный работ­ ник... Керосин необходим Республике... и выменивать полпуда картош­ ки на два фунта керосина для личного удовольствия...»