Сибирские огни, 1989, № 2

рит, как доменная печь, что биение Ее сердца, как подземные удары вулкана, что Она думает великую думу матери о зачатом, но еще не рожденном ребенке. И вот Она трясет свою рубашку, соскребает с нее и с тела вшей, червей и других паразитов — много их присосалось — в подвалы, в подвалы. И вот мы должны, и вот я должен, должен, должен их давить, давить, давить. И вот гной из них, гной, гной. И вот опять бе­ лая сорочка Маркса. А с улицы к окну липнет ледяная рожа мороза, ло­ мит раму. И за окном термометр, на который раньше смотрел купец Ин­ нокентий Пшеницын, падает до минус сорока семи Р. В кабинете Иннокентия Пшеницына, теперь Срубова, мутный рас­ свет. Но дом Иннокентия Пшеницына, теперь Губчека, не знает, не за­ мечает рассветов, сумерек, ночей, дней — стучит машинками, шелестит бумагой, шаркает десятками ног, хлопает дверьми, не ложится, не спит круглые сутки. И в подвалах № 3 , 2 , 1 , где у Иннокентия Пшеницына хранились головы сыру, головы сахару, колбасы, вино, консервы, теперь другое. В № 3 в полутьме на полках, заменяющих нары, головами сыра — голо­ в ы арестованных, колбасами — колбасы рук и ног. Как между голо­ вами сыра, как между колбасами, осторожно, воровито шмыгают рыжие жирные крысы с длинными голыми хвостами. Арестованные забылись чуткой дрожащей дремотой. Чуткой дрожью усов, ноздрей, зорким блеском глаз щупают крысы воздух, безошибочно определяют уснувших более крепко, грызут у них обувь. У подследственной Неве- домской отъели мех с высоких теплых галош. И крысы же в подвале № 1 , где уже убраны трупы, с визгом, с пис­ ком в драку, лижут, выгрызают из земляного пола человечью кровь. И языки их острые, маленькие, красные, жадные, как языки огня. И зубы у них острые, маленькие, белые, крепче камня, крепче бетона. Нет крыс только в подвале № 2 . В № 2 не расстреливают и не дер­ жат долго арестованных, туда сажают только на несколько часов пе­ ред расстрелом. И в сыром тумане мороза, в мути рассвета на белом трехэтажном до­ ме красными пятнами вывеска — черным по красному написано; «Гу­ бернская Чрезвычайная Комиссия». Ниже в скобках лаконичнее, понят­ нее (Губчека). А раньше золотом по черному: «Вино. Гастрономия. Ба­ калея. Иннокентий Пшеницын». Над домом бархатное, тяжелое, набухшее кровью красное знамя брызжет по ветру кровавыми брызгами обтрепавшейся бахромы и кис­ тей. И, сотрясая улицы, дома и кладбище, везет чекистов с железными лопатами последний серый грузовик в кроваво-черном поту крови и нефти. Когда он, входя в белый подъезд, топает тяжелыми сталь­ ными ногами, белый каменный трехэтажный дом дрожит. III Ночами белый каменный трехэтажпый дом с красивым флагом на крыше, с красной вывеской на стене, с красными звездами на шапках часовых вглядывался в город голодными блестящими четырехугольными глазами окон, щерил заледеневшие зубы чугунных решетчатых ворот, хватал, жевал охапками арестованных, глотал их каменными глотками подвалов, переваривал в каменном брюхе и мокротой, слюной, потом, экскрементами выплевывал, выхаркивал, выбрасывал на улицу. И к рассвету усталый, позевывая со скрипом чугунных зубов и челюстей, высовывал из подворотни красные языки крови. Утрами тухли, чернели четырехугольные глаза окон, ярче загоралась кровь флага, вывески, звезды на шапках часовых, ярче кровавые языки из подворотни, лизавшие тротуар, дорогу, ноги дрожащих про­ хожих. Утрами белый дом навязчивей, настойчивей металлическими щупальцами проводов щупал по городу дома с пестрыми вывесками советских учреждений.