Сибирские огни, 1989, № 2

ляющих Достоевского, царапает слух, вы­ зы вает сопротивление, неприятие. Зачем, допустим, иа многих ’ страницах муссиро­ вать мысль о том, что вьнешвость Достоев- ско'го казалась современникам «м и зернш », что он, срываясь, набрасывался на оппо­ нентов «с криком и почти с пеной у рта», что голос у него «резкий» и «несколько визгливьлй» и т. д .? Е два ли объективности можно достичь, опираясь на избыток лите­ ратурных анекдотов и просто сплетен. Н адо отдать должное автору; наиболее вопию­ щие цитаты он разбивает своими пометами, но суть от этого не меняется. Рядом с текстом И. Волгина остается другой текст, от которого никуда не деться. Д а и сам волгинский текст по тону не всегда проти­ востоит иной цитате. Попытаемся предпо­ ложить, что ни сам автор, ни его редакто­ ры не обратили на это внимание. (Н апом­ ню, что речь идет об издании 1986 года.) А вот номер журнала «Новый мир» за 1981 год с главами будущей книги «П о­ следний год Достоевского». Уже тогда И. Волгину позволялось следующим обра­ зом комментировать ссору писателей:^ «М а­ ленький, тщедушный, злобно шипяший Дос­ тоевский, словно моська на слона, броса­ ется на автора «Записок охотника», ЯВ'НО подавляющего его своим физическим и мо­ ральным превосходством» («Новый мир», 1981, № 10, с. 119). И вот ныне мы чита­ ем книгу, в которую перекочевал приведен­ ный комментарий и многое другое... Словно пользуясь правом вседозволенно­ сти, И. Волгин извлекает на свет то, что сам писатель почел бы для себя стыдным публиковать. На страницах прозы Д остоев­ ского невозможно представить, например, просторечное название экскрементов, кото­ рое И. Волгин позволяет себе цитировать неоднократно (стр. 245, 357), извлекая текст из записной книжки писателя и из его письма к консервативному публицисту В. Ф . Пуцыковичу. Автор в.озраэит: да ведь эго было опубликовано ранее! Но одно дело — академическое издание, круг читателей ко­ торого ограничен. Другое дело — книга, адресованная массовому читателю. Неуже­ ли такие цитаты, которые и бумага-то едва терпит, и есть в'озвращение долга автору «Бедных людей», «Униженных и оскорб­ ленных», «Преступления и наказания»? Впору воскликнуть, как Дмитрий К арам а­ зов: «Нет, широк человек, слишком даж е широк, я бы сузил!» Подобные досадные «ляпы » тем более огорчительны, что сегодня мы, читающие и пишущие, пытаемся взглянуть на историю со стороны человека, увидеть за лесом де­ ревья, а за деревьями лес. С какой жадностью мы сегодня читаем, с каким нетерпением ждем появления книг, в которых документ вплетен в саму ткань пов'еств 1 ования, где он — не камуфляж , не декорация, но сама основа. Нельзя не удивляться, что мало рецензируются .как книги Н. Эйдельмана, так и В. Пикуля. Мо­ ж ет быть, критика выжидает: чья воЗ'Ьмет? А берет верх — в смысле тиражей, числа авторов и названий произведений — псев­ доисторическая литература. Она особенно опасна тем, что подает сомнительные исто­ рические концепции — к тому же, в остав­ ляющем ж елать ' лучшего ли тературнш оформлении. .' Ч то же читать? Исьсус велик! Или труд ьтроьчтения книг Н. Эйдельмана «Пушкин и декабристы», «Тайные корреспонденты «По­ лярной звезды », «Гран ь веков», той же книги И. Волгина «Последний год Д осто­ евского» — или завлекательная легкость беллетризированной истории... О проблемах последней мало кто берется писать — ка­ залось бы, потому, что в такой литературе нет проблем... Не такой ли «литературы » начитались в св'ое время герои некоторых последних романов, герои, очевидно, имею­ щие своих прототипов? А чему удивляться? Каков спрос — таково и предложение. Та­ кая литература вполне соответствует уко­ ренившемуся в сознании — увы, многих — житейскому конформизму. Делай неболь­ шое усилие, смотри и слушай; гут тебе и звон шпаг, и «князья с графьями», и «вин- шампань», и круж ева... Некритический отбор источников для книги проявляется не только в их качестве, но и в количестве. «Последний год Досто­ евского» явно перегружен информацией. Автор словно стремится выложить весь свой актив, вводит в текст множество от­ ветвлений от темы, чем перегружает книгу, осложняет ее восприятие. Интереснейший исторический материал, собранный И. Волгиным о деятелях «Н а­ родной воли», несомненно, может сущест­ вовать вне литературного контекста — вне Достоевского и литературной борьбы, в которой участвовал писатель. В свою оче­ редь, Достоевский и его литературное ок­ ружение не могут быть правильно поняты в отрыве от общественных событий. Зако­ номерное соотношение? Безусловно, если это со-отношение. Сам по себе материал ни в какие отношения не вступит. Нужна ав­ торская воля. Что же получается в книге? Отступая на второй план, автор предлага­ ет читателю самостоятельно понять напол­ ненную диссонансами мелодию временя. Хор литературных анекдотов и сплетен, звучащий на фоне полной трагедии борьбы, в которой раздаю тся выстрелы и взрывы,' возводятся бесконечные эш афоты ,— стоит в книге особняком. Он находится на сцене, но в действие не вступает. Его присутствие каж ется чрезмерно многолюдным и порой просто излишним. Складывается впечатле­ ние, что автор ориентирует свое «либретто» на зрительский (читательский) спрос. Соот­ ветствующий материал выдается как тем, кто всерьез интересуется историей револю -, ционного движения, так и любителям клю­ ковки из серии «как жили писатели». Есть даж е главка «Женщины в его жизни». Ж дет сюрприз и любителей подновленных сенса­ ций. Правда, они будут несколько разоча­ рованы; захваты вающ ая интрига не родит сюжета, окажется бесплодной. Во многом на этой «интриге» построена концепция ав­ тора. Поэтому есть смысл виимательнее рассмотреть этот «сюрприз». Не Достоевский ли прятал компромети­ рующие своего опасного соседа документы, а такж е тяжеленную коробку с динамитом, от переноса которой лопнула артерия, от­ крылось легочное кровотечение, и великий писатель умер, приложив руку к первомар­ товскому покушению на императора? Не правда ли, соблазнительно? В от она, легкая победа над теми, кто до сих пор назы вал Достоевского реакционером! А он, оказы-