Сибирские огни, 1989, № 2

ледний год Достоевского» — книга слишком значительная, чтобы М'ожно было не учиты­ вать сам факт ее существования. Д ум ается, что именно И. Волгин и его книга — то, что заставило стрелку литературного компаса П. Косенко зад рож ать и у к азать автору «НеэвклйДО’Вых параллелей» дорогу не­ сколько в сторону от пути, по нотороМ|у он шел свыше 20 лет. Поэтому пора остановиться на «Послед­ нем годе Достоевского» и попытаться по­ дробно рассмотреть ее. Это тем более в аж ­ но, что книга И. В'олгина является вехой определенного этан а существования ж анра исторической биографии. Современный читатель легко отличит художественный текст от научного и д аж е о т научно-популя.рно'го. Приступая к чте­ нию художественной или научной книги, он рассчитывает на вполне определенный результат. Чтение художественной литера­ туры предполагает, преимущественно, нрав­ ственно-эстетические впечатления. От науч­ ной книги читатель ждет, в первую очередь, информативности (определенная схем а д а­ ется здесь умышленно). Но как быть читателю, если автор возво­ дит свое произведение на граня между на­ учной и художественной литературой? Ч то такое, например, «исторические записки» жанр, четко обозначенный И. Волгиным для его книги «Последний год Достоевско­ го»? Оглавление книги и беглое знаком ство с текстом покажет читателю, что книга дей­ ствительно напоминает собрание записок. Три части распадаю тся на двадц ать одну главу и около двухсот главок. В них при­ влекают броские, интригующие заголовки и крохотные размеры — 1— 2 страницы тек­ ста. И. Волгин, автор книги «Достоевский- журналист», в своей новой работе д ает чи­ тателю возможность почувствовать вкус краткого репортажа, основанного на собы­ тиях «сиюминутной действительности». В авторском вступлении И. Волгин обещ ает вести рассказ, основанный на неизвестных читателю источниках (большей частью это публикации в старой периодике), предельно объективно. Книгой «Последний год Д осто­ евского» автор хотел бы ввести свою часть морального долга перед памятью писателя. Что ж, такая позиция предполагает особый тон разговора: раз есть долг, значит, есть личность пишущего, его сопричастность к той действительности и к тем людям, ко­ торых он стремится изобразить. Значит, читатель вправе ожидать, что непонятный жанр, казалось бы, ориентированный на дробность — исторические записки, не только вы зовет познавательный интерес, но и произведет определенное эстетическое впечатление. Не только ж е тема (события последнего года жизни писателя) обтеди- , няет такую массу записок... Принцип построения единства достаточно интересен. В тексте много мельчайших частностей. Все идет в дело: случайно бро­ шенная реплика, строка из документа, дневниковая запись и д аж е меню из ресто­ рана. В живописи так работаю т импрессио­ нисты, множеством точечных м азков созда­ в ая ощущение движущегося, струящегося пространства. Так устроен (более грубо) калейдоскоп. Поверни его вокруг своей о си— ком'бинация цветных камешков д аст цельную комцозяцию. «В х о д я » в книгу, читатель понимает: не­ смотря на внешнюю завлекательность, лег­ кого чтения не будет. Будет движение сквозь силовое поле, которое создает сам подбор м атериала в его внутренних и по­ рой неожиданных сцеплениях. Мы попада­ ем в мир голосов, суждений то поддержи­ вающих друг друга, то противоречивых. К аждый ф акт должен получить подтверж ­ дение «при перекрестном допросе свидете­ лей» — иначе он не принимается на веру. Движение к последнему году писателя дано через осмысление им процессов, про­ исходивших в России на рубеж е 1880-х го­ дов — в «Дневнике писателя», записных книжках, письмах, устных высказываниях, которые сохранили современники Д остоев­ ского. В «последний год» влючаются собы­ тия, происходившие четыре, три, два года н азад — «дело Кронеберга» (1876), про­ цесс над Верой Засулич (1878); использу­ ются' носпом'инавия о Достоевском 1860— 1870 годов. В от глава пятая — «Три вечера в м арте». Вся она — отступление в 1879 год. Р ас­ см атривая историю сложных взаимоотно­ шений Достоевского и И. С. Тургенева, автор д ает читателям понять, что причиной «вр аж ды » между ними была не просто разность характеров, но, в первую очередь, принципиальная несовместимость их идео­ логических установок. Тургенева — либера­ л а западнического толка — не мог перено­ сить Достоевский, чья идеология представ­ л яла (по выражению И. Волгина) «единый идейный парадокс». В изображении И. Волгина Достоевский к аж ется глубже, духовнее Тургенева и, в то ж е время, рядом с Тургеневым, «чисто­ кровным русским барином», «м астером вы­ сокомерия» (И . Волгин приводит слова современников писателя), Достоевский вы­ глядит чрезмерно нервным, трудным в об­ щении, неудобным гостем,— он всегда и при любых обстоятельствах оставался с а­ мим собой. Д а что Тургенев,— их связы ­ в ал а с Достоевским враж д а, вспыхнувшая ещ е в молод'ости,— Достоевского не люби­ ли, «за малым>и исключениями, почти все собратья его по литературе». Чутко ул ав­ ли вая отношение к себе, Достоевский не мог удерж аться от внешне беспричинных вспышек, которые возникали то на званом «литературном» обеде, то в ином «литера­ турном» доме. Достоевский вы зы вает сострадание и от­ ветную любовь. Лю бовь, несмотря на от­ сутствие у него «ж еста», на свою незащи­ щенность (а может быть, именно поэто­ м у ). Любовь, потому что среди русских писателей, пожалуй, не назовешь другого, который бы так мечтал о всечеловеческом братстве, так страстно, до самозабвения, любил человека и людей. Достоевский в книге И. Волгина — жи­ вой человек, со своим «портретом поведе­ ния». Личность художника рассм атривается автором не на историческом фоне, а как бы сквозь него. Создается так называемый эффект присутствия, достичь которого не­ легко,— для этого пишущему требуется доскональное звание м атериала. И. Волгин обл-адает таким зиянием. Но, глядя сквозь призму, он порой забы вает о необходимой поправке на искажение. В «исторических