Сибирские огни, 1989, № 2

Пока наконец голые поняли, чего хотят от них одетые. Срубов успел набить и закурить потухшую трубку. Сейчас повернутся и — конец. Лица у конвоиров, у коменданта, у чекистов с револьверами, у Срубова одина­ ковы— напряженно-бледные. Только Соломин стоял совершенно спо­ койно. Лицо у него озабочено не более, чем то нужно для обыденной, будничной работы. Срубов глаза в трубку, на огонек. А все-таки заме­ тил, как Моргунов, бледный, ртом хватал воздух, отвертывался. Но ка­ кая-то сила тянула его в сторону пяти голых, и он кривил на них лицо, глаза. Огонек в трубке вздрогнул. Больно стукнуло в уши. Белые сы­ рые туши мяса рухнули на пол. Чекисты с дымящимися револьверами быстро отбежали назад и сейчас же щелкнули курками. У расстрелян­ ных в судорогах дергались ноги. Тучный с звонким визгом вздохнул в последний раз. Срубов подумал: «Есть душа или нет? Может быть, это душа с визгом выходит?» Двое в серых шинелях ловко надевали трупам на ноги петли, отво­ лакивали их в темный загиб подвала. Двое таких же лопатами копа­ ли землю, забрасывали дымящиеся ручейки крови. Соломин, заткнув за пояс револьвер, сортировал белье расстрелянных. Старательно скла­ дывал кальсоны с кальсонами, рубашки с рубашками, а верхнее платье отдельно. В следующей пятерке был поп. Он не владел собой. Еле тащил тол­ стое тело на коротких ножках и тонко дребезжал: — Святый боже, святый крепкий... Глаза у него лезли из орбит. Срубов вспомнил, как мать стряпала из теста жаворонков, вставляла им из изюма глаза. Голова попа походила на голову жаворонка, вынутого из печи с глазами-изюминками, надув­ шимися от жару. Отец Василий упал на колени; — Братцы, родимые, не погубите... А для Срубова он уже не человек — тесто, жаворонок из теста. Ни­ сколько не жаль такого. Сердце затвердело злобой. Четко бросил сквозь зубы: — Перестань ныть, божья дудка. Москва слезам не верит. Его грубая твердость толчок и другим чекистам. Мудыня крутил цигарку: — Дать ему пинка в корму — замолчит. Высокий, вихляющийся Семен Худо'ногов и низкий, квадратный, кри-' воногий Алексей Боже схватили попа, свалили, стали раздевать, он опять затянул, задребезжал стеклом в рассохшейся раме: — Святый боже, святый крепкий... Ефим Соломин остановил; — Не трожьте батюшку. Он сам разденется. Поп замолчал — мутные глаза на Соломина. Худоногов и Боже отош­ ли. — Братцы, не раздевайте меня. Священников полагается хоронить в облачении. Соломин ласков. — В лопотине-то те, дорогой мой, чижеле. Лопотина, она тянет. Поп лежал на земле. Соломин сидел над ним на корточках, подо­ брав на колени полы длинной серой шинели, расстегивал у него черный репсовый подрясник. — Оно этто нечё, дорогой мой, что раздеем. Вот надоть бы тебя ще в баньке попарить. Когды человек чистый да разначищенный, тожно ему лекше и помирать. Чичас, чичас всю эту бахтерму долой с тебя. Ты у меня тожно, как птаха, крылышки расправишь. У священника тонкое полотняное белье. Соломин бережно развязал тесемки у щиколоток. — В лопотине тока убийцы убивают. А мы не убиваем, а казним. А казнь, дорогой мой, дело великая. Один офицер попросил закурить. Комендант дал. Офицер закурил ?и, стаскивая брови, спокойно щурился от дыма.