Сибирские огни, 1989, № 2

толок вдруг словно бы дрогнул, окрасился в ярко-желтый цвет. Баль- жиипии со смятением посмотрел наверх не в состоянии понять, что же происходит там, а когда понял, смятение сделалось еще больше, воск­ ликнул: Горит земля! О, боги, горит земля!.. О, боги, что же вы сделали?!. Он плакал, плакал первый раз в жизни и пе замечал этого, в душе росло, ширилось смятение, а впрочем, не смятение, пет, чувство великой вины перед людьми, несгибаемое, не подвластное никаким, чуждым жи­ вому, силам. ...Он плакал, а я не мог утешить, и не потому, что он остался где-то в прошлом, и я ничего не знаю о нем. Прошлое живет в моей памяти точно так же, как и то, что происходило со мною вчера ли, третьеводни ли, да и какое же это прошлое, коль случилось в начале века, живое и трепет­ ное, стоит перед глазами, и не только моими, а и перед глазами тех, кто любит свою землю неистово и горячо, да простится мне это откровение, не примется за нескромность, а я люблю ее, смею надеяться, именно так. Я не знал, отчего вдруг делается и больно, и горько, но теперь знаю и с тревогою думаю, что станется с землею лет через десять, двадцать, иль вовсе опустеет, иль задавленная фабричными и заводскими дымами уже не будет матерью, а станет мачехою для тех родов, для которых искони была родимою, единственною во всем свете? Бальжийпин был свидете­ лем начавшегося в начале века, и, как ему казалось, погибельного для Сибири ее освоения, и ничего не мог противопоставить этому и мучитель­ но страдал. Великою болью было наполнено его сердце, привыкшее с трепетом принимать все сущее на земле, полагая себя частью этого су­ щего, а не властителем или безумцем, которые одинаково бесплодны в своем усилии возвыситься над миром. 26 Старик говорил, глядя поверх моей головы: — Земля, коль духом своим войдет в человека, богаче делает его, чище. Иль не так?.. Я не отвечал, смотрел в ярко-синюю байкальскую даль, и па сердце было неспокойно. Я увидел какое-то темное облачко, провисшее над мо­ рем и с каждою минутою делавшееся все больше. — Что это, иль к непогоде?.. Я оглянулся, но старика на прежнем месте уже не было. Только в прибрежных ивовых кустах хрустнуло, сухая веточка под его ногами, ка­ жется, сломалась, а потом сделалось тихо-тихо. Шустроногий старик, ему уж лет не приведи сколько, сам говорил — век доживает, а по-прежнему боек и в уме ясен. Лет десять, помнится, назад я впервые встретился с ним, он и тогда такой же был, но, разве что, чуть побойчее, рука у него, одна, правая,— не своя, а попробуй-ка отличи ее сразу от той, другой... Но я, помнится, отличил и подивился: небось и тогда, в черном, сорок первом, немолод был. Я смотрел на неживую руку, и вдруг строчка пришла в голову: Я б руку эту уж е и не руку С нежностью великою поцеловал... Я стоял и шептал слова, которые мне приглянулись, а скоро позабыл обо всем на свете, сделался привычно суетливый, горячечный, не в себе вроде бы... А старик-то рядом, и глаза узкие светятся черно и как-то по- особенному хитро, сказал с усмешкою: — Эй, ты чё, однако, иль башка дырявая стала?.. .— А что я? Что?..