Сибирские огни, 1989, № 2

— я боюсь... Боюсь... А ночью в юрту ввалились жандармы; — Вяжи его! Поджигатель!.. Не дали Сафьяну проститься с Марией. Но, может, это и к лучше­ му?.. Он не мог смотреть в ее глаза, обезумевшие. Было страшно. А ма­ лец выполз из юрты и еще долго глядел ему вслед. — Я вернусь, сынок,— негромко и упрямо сказал Сафьян.— Вернусь. /Ры жди,.. 25 Темнота, одна лишь темнота была вокруг него, и так не день и не два, много больше, и все же в душе у Бальжийпина жила надежда, но, мо­ жет, не надежда, а что-то другое, и тоже светлое и умное: мол, не надо отчаиваться, скоро все переменится, и опять у него над головою засияют небо и солнце, звезды... Здесь, глубоко под землею, в своей мрачной тюрьме, он никого не видел, не слышал людского голоса, и это попер­ вости пуще всего терзало, слонялся из угла в угол, стремясь отыскать хоть какую-то трещину, но стены были холодные и гладкие, и пальцы, сделавшиеся легкими и чуткими, не умели ничего нащупать.. . Наверное, раз в сутки, со временем он догадался, что так п было, вы­ соко над ним открывался люк, и тонкий, дрожащий, готовый при малей­ шем прикосновении к нему поломаться, луч дневного света проникал в подземелье, и Бальжийпин протягивал руки, и пальцы делались розовы­ ми и веселыми, он сам чувствовал, веселыми, и становилось теплее на сердце и не так одиноко, и он всякий раз с беспокойством ждал, когда охранник опустит чашку с едою и закроет люк. Первое время Бальжийпин ни о чем не думал, а только о своем не­ счастье, и это было худо, появлялась жалость к себе, отринутому, она под­ тачивала силы, отчаянье нарастало, копилось, пока не захлестывало всего до кончиков пальцев на ногах, и тогда он падал на колени н, простерши руки в глухую, пугающую темноту, кричал, а может, и не кричал, а выл волком... Б эти минуты он не помнил себя, ничего не хотел знать про се­ бя, во всякую пору спокойного п сдержанного, понимающего мирскую тщету возвыситься, не упасть, обрести такое, что в состоянии поднять над другими... Он делался не похожим на себя, а может, и в самом деле, это был не он, а кто-то еще, живущий в нем, слабый и трусливый, кого и полсалеть не грех?.. Но отчего же тогда он не знал про себя, другого, и только здесь, в темнице, увидел и ужаснулся?.. Иль впрямь, чтобы уз­ нать все, надо хоть раз оказаться в теперешнем его положении?.. Да, случалось и такое, когда стоял на коленях и выл волком... Но и тогда не терял способности наблюдать за собою словно бы со стороны и дивиться и ужасаться, тем не менее наблюдения были какие-то слабые и безвольные, и не они помогли снова сделаться человеком, их только н хватало на то, чтобы ужасаться, но было в душе еще что-то, сильное, неуступчивое, благодаря чему он, в конце концов, взял себя в руки. Пер­ вым делом решил проверить, велика ли темница, в которую заточили, и осторожно, боясь споткнуться, стал ходить из угла в угол, от стены к стене. А еще спустя немного надумал прощупать руками стены: вдруг сыщется какой-нибудь тайный ход?.. Черт-те что приходило в голову, и движения делались торопливые и жадные, но стены были гладкие и хо­ лодные. Б прочем, и каменный пол тоже был ровен и холоден. Бальжийпин понял: без посторонней помощи отсюда не выйти, и им снова завладело отчаяние, но уже не то, прежнее, это отчаяние было тихое и спокойное, не требовало от него каких-либо физических усилий. — Ну, вот и все. Твой круг завершен, человек... Это отчаяние преодолеть оказалось значительно труднее, чем то, прежнее, было всеобъемлющее и жило не только в душе, а еще и во всем том, что окружало Бальжийпина, и в дальнем углу виделось, и в ближ­ нем, а разве нет его в тяжелом сыром воздухе темницы?.. Всюду лишь отчаяние, так не похожее на то, что знавал раньше, чем жил. А может,