Сибирские огни, 1989, № 2

Маленький огненный волдырек на потолке неожиданно лопнул. Гной ИЗ него черной смолой всем в глаза. Тьма. В темноте не страх — от* чаяние. Сидеть и ждать невозможно. Но стены, стены. Кирпичный пол. Ползком с визгом по нему. Ногтями, зубами в сырые камни. Срубову и пяти выведенным показалось, что узкий снежный двор — накаленный добела металлический зал. Медленно вращаясь на дне трехэтажного каменного колодца, зал захватил людей и сбросил в люк другого подвала на противоположном конце двора. В узком горле вин­ товой лестницы у двоих захватило дыхание, закружились головы — упа­ ли. Остальных троих сбили с ног. На земляной пол скатились кучей. Второй подвал без нар изогнут печатной буквой Г. В коротком крюч­ ке каменной буквы, далеком от входа, мрак. В длинном хвосте — день. Лампы сильнее через каждые пять шагов. На полу все бугорки, ямки видны. Никогда не спрятаться. Стены кирпичными скалами сошлись вплотную, спаялись острыми четкими углами. Сверху навалилась ка­ менная пустобрюхая глыба потолка. Не убежать. Кроме того, конвои­ ры сзади, спереди, с боков. Винтовки, шашки, револьверы, красные, красные звезды. Железа, оружия больше, чем людей. «Стенка» белела на границе светлого хвоста и неосвещенного изги­ ба. Пять дверей, сорванных с петель, были приставлены к кирпичной скале. Около — пять чекистов. В руках большие револьверы. Курки — черные знаки вопросов — взведены. Комендант остановил приговоренных, приказал: — Раздеться. Приказание, как удар. У всех пятерых дернулись и подогнулись ко­ лени. А Срубов почувствовал, что приказание коменданта относится и к нему. Бессознательно расстегнул полушубок. И в то же время рассу­ док убеждал, что это вздор, что он предгубчека и должен руководить расстрелом. Овладел собой с усилием. Посмотрел на коменданта, на других чекистов — никто не обращал на него внимания. Приговоренные раздевались дрожащими руками. Пальцы, похоло­ девшие, не слушались, не гнулись. Пуговицы, крючки не расстегива­ лись. Путались шнурки, завязки. Комендант грыз папиросу, торопил: — Живей, живей. У одного завязла в рубахе голова, и он не спешил ее высвободить. Раздеться первым никто не хотел. Косились друг на друга, медлили. А хорунжий Кашин совсем не раздевался. Сидел скорчившись, обняв ко­ лени. Смотрел отупело в одну точку на носок своего порыжевшего порванного сапога. К нему подошел Ефим Соломин. Револьвер в пра­ вой руке за спиной. Левой погладил по голове. Кашин вздрогнул, удив­ ленно раскрыл рот, а глаза на чекиста. — Че призадумался, дорогой мой? Аль спужался? А рукой все по волосам. Говорит тихо, нараспев. Не бойсь, не бойсь, дорогой. Смертушка твоя еще далече. Страш­ ного покудова ще нету-ка. Дай-ка я те пособлю курточку снять. И ласково и твердо-уверенно левой рукой расстегивает у офицера френч. — Не бойсь, дорогой мой. Теперь рукавчик сымем. Кашин раскис. Руки растопырил покорно, безвольно. По лицу у него слезы. Но он не ззьмечал их. Соломин совсем овладел им. — Теперь штаники. Ниче, ниче, дорогой мой. Глаза у Соломина честные, голубые. Лицо скуластое, открытое. Грязноватые мочала на подбородке и на верхней губе редкой бахромой. Раздевал он Кашина как заботливый санитар больного. — Подштаннички... Срубов ясно до боли чувствовал всю безвыходность положения при­ говоренных. Ему казалось, что высшая мера насилья не в самом рас­ стреле, а в этом раздевании. Из белья на голую землю. Раздетому сре­ ди одетых. Унижение предельное. Гнет ожидания смерти усиливался будничностью обстановки. Грязный пол, пыльные стены, подвал. А мо­ жет быть, каждый из них мечтал быть председателем Учредительного