Сибирские огни, 1989, № 1

ждет развязки. Сколько же мук и слез увидено землею! Оттого, виДать, и в кронах деревьев что-то изжелта серое, словно бы седина посереб­ рила иголки, а под деревьями на снегу пятна какие-то вроде бы тоже с сединою. И небо с давних уж пор седое, во всякую пору грусть в нем и жалость. Тут и приглядываться не надо, зримо даже когда солнце высо­ ко и лучи сыплются на землю, жаркие. Верно что, в сердце Лохова была жалость и к этому, большому и смутному, что разлилось нечаянно красным морем, седина-то по краеш­ ку самому^, а вокруг все алое, алое, глазам больно... — А чё я могу? Чё!— закричал он, ломая голос и опустив лопату на чужую, сделавшуюся ненавистной голову. А потом, обеспамятев, побе­ жал... Но скоро вернулся, долго глядел на Ваньку, уткнувшегося лицом в снег. Алый ручеек, все убыстряясь, струился по снегу, и Лохов долго не мог понять, откуда взялся этот ручеек. Он стоял, с тоскою глядя на Ваньку, а потом, вздыхая, взял его под мышки и затянул обмякшего в зимовьюшку, аккуратно опустил на земляной пол рядом с Ознобиши­ ным и, не мешкая, вышел... Собрал хворост, забросал дверь, поджег... Хворост горел бойко, Филимон с интересом смотрел на язычки пла­ мени, которые, разрастаясь, растекались по нижнему присяду зимовью- шки и подымались вверх. Но скоро в глазах появилось беспокойство, зыркнул по сторонам, ища что-то, наконец, разглядел сундучок па под­ таявшем снегу. Сундучок был темный, с синею поперечною полоскою по крышке, но Лохову он показался розовым, как и снег, а полоска на крышке и не плоскою вовсе, а ручейком алым, боязно дотронуться до него. Филимон долго стоял в нерешительности. Когда же пламя, уже вознявшееся над зимовьюшкою, сделалось жарче, он, зажмурившись, осторожно подошел к сундучку, прижал к груди, побежал прочь от проклятого места, доведшего его до греха. У Филимона такое чувство, будто во всем случившемся его вина мала, и не разглядишь ее сразу. «А я чё?.. Другой бы на моем месте тоже... Жить-то каждому, поди, хо­ чется. Вон и ентот поспешал к зимовьюшке, чуял, поди, поживу, Ванька- то каторжный-то...» Ванька к тому времени, когда Лохов подумал про него, очнулся от непомерного жара, который шел от стен, сдавливал грудь, теснил дыха­ ние. Перевернулся на бок, обнял что-то лежавшее рядом, холодное, ока­ меневшее. «Иль полено?»— подумал. Силился вспомнить, что с ним, где он?.. Не сразу, но все же удалось. Догадался, что подле него не полено, а мертвый человек, долго не мог оторвать руки от окаменевшего тела, и все возился, возился, усмехаясь горько: «Словно бы две змеи сплелись накрепко и не поймешь, где ты, а где я?..» Появилась неприязнь к по­ койнику— не совладаешь с нею, будто тот повинен в беде, которая слу­ чилась с ним. — Ну, ты, покойничек, опусти-ка, слышь?..— говорил Ванька. Но, может, ему лишь казалось, что говорил, не слышал себя, все трещало вокруг, шумело, и нечем было дышать... Понял, что Лохов запер его в зимовьюшке и поджег. — Вот сука... сука... Однажды обманул огонь, ушел, но тогда был крепок телом и ловкость не изменила, а нынче... Нет, нынче не по силам вырваться из огня. Д ога ­ дывался, что не по силам. Пытался отогнать от себя жуткую догадку, смять ее, чтоб не мешала. Странно, покойник словно бы навалился на него и держал... Отчаясь вырваться, Ванька заплакал: — Ну, что же ты? Христом-богом прошу, опусти... И слышать не захотел, вроде бы даже доволен, что не один. Как ни противилось все живущее в Ваньке, неостывшее, жадное до глотка воздуха, он начал понимать, что это все... конец... И успокоился и уже не делал малой попытки освободиться, заметил, что покойник полулежал на нем, уцепившись за что-то руками. «И впрямь держит»,— усмехнулся. А минуту-другую назад они, кажется, лежали рядышком на полу. И тогда было проще выдернуть из-под мертвеца руку и под­ няться. Но даже на это не хватило сил. А теперь и подавно...