Сибирские огни, 1989, № 1

противная, она только здесь и цветет пышно, а стоит ей очутиться в чу­ жих краях, тотчас и вянет, и теряет свое очарование и кажется какою- то холодною, словно бы кем-то не от доброго сердца придуманною. Ви­ дать, и в ней есть что-то таинственное, как и в самом Байкале, подле ко­ торого возросла и приняла в себя силу его и слабость. Она как тот сте­ белек караганы , перенеси его в российские дали, лелей да ухаживай, а все ж сгибнет. ^ Сибирская речь... Как же я скучаю без нее в редких своих странстви­ ях по белу свету. И это при всем при том, что и на родной земле я чувст­ вуя себя неприкаянным, и больно мне глядеть на муки ее, которые от че­ ловека. Бывает, и мне хочется махнуть на все рукою и уехать. Но нет, не уеду, я связан со здешней землею корнями, я вскормлен ее бедами, я жив ее малыми радостями. Я иду по льду Байкала и думаю про то, что нынче так растолкало меня, и чувствую, как привычная для меня тревога становится какою-то сладостною, томительною, и я с удивлением прислушиваюсь к себе, не понимая, что происходит со мною, и досадуя на это свое непонимание. 14 А «денежка» нашлась. Но Лохов про это никому ни слова: в артели мужики неласковые, еще побьют за пакостный донос, для них и Ванька каторжный — человек. Тьфу! Пропади он пропадом! Глазиша у него так и шныряют, норовят заглянуть в самую душу. Видать, догадывается про то, что нашлась «денежка». Верно что... Уж очень быстро Филимон по­ забыл про «денежку», и малым словом не напомнит о том, как с его со­ гласия был вынесен смертный приговор ему, Ваньке. Словно бы ничего не было. Д а как же не было, коль руки с того дня сделались у Хорька, как у пьяницы, трясутся, а на сердце побаливает, стоит попсиховать ма­ ленько и сейчас же... Да! Совестно. Вроде барышни нынче: и там болит, и тут... И не человек, а так себе, серединка на половинку. Сказали б раньше, что через год-другой он сделается слабый, ни к лешему не год­ ный, не поверил бы. Да уж, досадно, и, в первую голову, на себя, что так не повезло, теперь уж не смотаешь удочки, когда позовет кукушка, не ступишь на хитрую таежную тропу следом за Большим Иваном. Силуш­ ки нету той, прежней. Не зря ж Христя давненько приметил неладное и все норовит подсобить. Уж и кричал на него: «Отстань, падла! Заре­ жу!..» Но тот словно бы не слышит, виновато отводит глаза и упрямо тя­ нет сначала свой урок, а потом и ему поможет: рядчик-то подлый мужи­ чонка, попробуй-ка не спроворь урока, сейчас и штрафанет... И тут ни­ какой хозяин, про которого Ванька думает, что он человек, не выручит: рядчик близко и про все про твое знает, а хозяин далеко, до него еще надо дойти. Привык Ванька, что Христя всякий день подле него, а случится, не окажется того рядом, кричит: — Эй, ты, убивец, подь-ка сюды!.. Сменится в лице Киш, скрипнет зубами, но и только-то, постарается угодить. Ванька не держит на него зла. Поди, сам на его месте поступил бы так же. Но вот кого не любит пуще черта, так это Филимона, догады­ вается, что тот сыскал «денежку». Иначе не отступил бы от своего, хо­ дил бы и ныл, уж кто-кто, а Ванька про таких людей знает. Повидал! С вечера слух разнесся: война началась с Японией... Нынче про то на каждом перекрестке долдонят, вон и в артели нету привычной сладки, вдруг да и остановятся посреди мостков, по которым катают тачки, гру­ женные песком, к насыпи, и заговорят про войну, заспорят. Неясно, с че­ го война? Вроде б в 900-м году все порешили по уму, когда сибирские конные полки махом прошли по чужой землице. Кое-кто из артельных хаживал с теми полками, у них и пытают: чё да пошто?.. А те и сами толком не знают. Правда, слышали, будто де обидели нехристи в свое время нашего царя-батюшку, чуть не порубали сабелькой. Может, с того ‘ Разновидность акациьи