Сибирские огни, 1989, № 1

ди, захлестывающее, и я не могу справиться с этим и делаюсь вовсе не похожим на себя, малою частью малого, и это ощущение не угнетает, на­ против, помогает справиться с тем, что в груди... Я бреду по льду, изредка останавливаюсь и долго всматриваюсь в сизую, наполненную какою-то таинственною, едва ли не вселенскою грустью, даль. Где-то там другой берег, отсюда он не проглядывается, но мне кажется, я и его вижу. И тот берег памятен мне. Лет десять назад жил там с рыбаками, ставил невод, сидел с ними, сумерничая у костра, слушал байки... А когда моего сердца касалась вселенская грусть, которая от Байкала, и делалось невмоготу оставаться на месте, срывался и шел... Случалось, ночевал под деревом, и тогда виделись сны, будто я это и не я вовсе, а кто-то другой, и этот, другой, нынче в ве­ ликом смятении, больно ему и горько, опостылело на тяжкой раооте, другого чего-то хочется, дальнего, неугаданного, и срывается он с места, садится в рыбацкий мотодор и скоро оказывается рядом со мною, ин не спрашивает, почему я один и что тут делаю? И я ни о чем не спраши­ ваю, вроде бы и так знаю, во всяком случае, чувствую, что и в его душе появляется смятение и неприютность, с каждою минутою становясь все больше. Нас двое, но у меня такое чувство, что я один, настолько близко и понятно мне душевное состояние незнакомца. Впрочем, отчего же незна­ комца?.. Мать сказывала, дед у нее был неприютный какой-то, все то- дил по земле, ходил, искал чего-то, может статься, успокоения душе. Он и на прииске работал, и на строительстве «железки», во многих местах побывал, и везде было ему маятно. А мне и впрямь маятно, я, видать, и есть такой же неприютный, и я бреду по тайге, а куда и сам не знаю, слышу, как перешептываются деревья, здесь, на этом берегу, им хорошо и нехлопотно, никто не потревожит, не то что на другой стороне, где тя­ нут «железку». Там деревья спокойные, вдруг зашумят в самую тишь, когда и трава на земле не шелохнется. Словно бы их пугает что-то, слов­ но бы чувствуют приближение скорого конца. Я догадывался об этой их боли и хотел бы сказать про нее, да опасался, не поймут люди, подымут на смех. Я бреду по льду Байкала, уж и берега не видать и наст сделался скользким, бесснежным, и небо изглубилось, не висит над землею так низко, не давит, просторное, сияет чистою глубиною. Не сразу, а все ж и я успокаиваюсь, опускаюсь на лед и, не боясь застудить­ ся, долго гляжу сквозь метровую зеленоватую толщу и вижу, как там, вдалеке, плавают рыбки, немного их нынче, нынче на земле всего понемногу, не теснятся друг подле дружки, словно бы сами себя боятся, и мне хочется сказать: «Ну, чего же вы, дурашки? Резвитесь, радуйтесь. Ну!..» И я, кажется, говорю, но они не слышат, продолжают с тою же осторожностью шевелить плавниками. Вздыхаю, медленно подымаюсь со льда, бреду дальше. Словно бы что-то гонит меня, толкает в спину, и все же я чувствую, что сквозь тревогу, которая в последние годы сдела­ лась для меня привычною, пробивается еще что-то... Предания и улиге- ры, сказы и были, рожденные на байкальских берегах, которые я слышу с малых лет, начинают тесниться в голове, сшибаться, и тоже бегут ку­ да-то, бегут, исчезая, но не начисто, нет, остается после них светлое, мягкое и напевное, словно я только вчера вернулся из чужих краев, а вот теперь сижу среди близких мне людей и слушаю чудную нашу си­ бирскую речь, которую не спутаешь ни с какою другою. От Великой Ру­ си оторвавшись, пришла она сюда, на эти берега, давным-давно ждан­ ная, и все ж не сразу обрела себя, путаясь в разноликих названиях гор и долин, рек и озер. Спотыкаясь об них, она замерла было, устав, но стрях­ нула с себя недолгое наваждение и растеклась по здешней земле, с охо­ тою принимая чужие слова и прозвания, от малых народов, искони жи­ вущих вокруг Байкала, обрастая ими, как белый холодящий ком, пу­ щенный со снежной горы. Она не затерялась, нет, среди чужих поимено- ьзаний, а сделалась живою и яркою, и уж не казалась чем-то привнесен­ ным извне, а словно бы тут, на этих берегах, и родилась. Чужому слуху