Сибирские огни, 1989, № 1

месте сыщешь дно и подивишься жизни, которая внизу, сразу же за бортом мотодора. Другая нынче вода, мутная, грязная, вся счерна, ис­ крится угрожающе, вот-вот вспыхнет, и — вспыхивает высокий, до само­ го неба, костер, и этот костер с каждым мгновением делается все нестер­ пимее, жарче, и скоро деревья на берегу тоже загораются, маленькие свечечки подле огромного, вполнеба, огня. И не подступить к этому ог­ ню, не потушить. На самом ли деле он уже здесь, в байкальской котло­ вине, или пока в моем воображении? Я не сразу умею ответить, я в смя­ тении, и слезы бегут у меня по щекам. Я не знаю, что творится со мною, но на сердце боль, острая, рвущая его на куски, и я бегу куда-то, бегу... Задыхаюсь, падаю, подымаюсь и опять бегу... Куда? Зачем ... Разве уй­ дешь от того, что на сердце? Очнулся уж далеко от Байкала, в тайге, у высокой скалы, и там тоже увидел маяк и не сразу вспомнил, что зовется он Кобыльей головою. Этот маяк поставили в начале века по подсказке Мефодия Игнатьевича Студенникова, и по сей день стоит, но случалось, что и падал, это когда обрушивалась сарма' и рвала железо. Но стихал ветер, и маяк снова появлялся на скале и одноглазо светил в темноту. Я долго стоял у этого маяка, а потом нехотя побрел обратно, черно- тропьем, к Байкалу. Подумал, что даже Христя Киш, наверно, не очень- то любил приходить сюда. Ему, конечно же, не глянулось тусклое свече­ ние маяка, вызывало в душе беспокойство. А Колька Ланцов, добрый разбойник, по слухам, часто наведывался в эти места и подолгу проси­ живал на скале, раздумывая о жизни. Судя по тому, что говорят про не­ го в легендах и преданиях, он был славный парень, хотел, чтоб люди не испытывали нужду, не маялись на опостылевшей работе, а были веселы и богаты, все, от мала до велика. И оттого часто выходил на Кяхтин- ский тракт, что, огибая скалу, спускается вниз, с тем, чтобы, поплутав по тайге, очутиться в рабочем поселке. Он выходил на Кяхтинский тракт, останавливал купецкие обозы, брал, что понравилось, а потемну относил все в ближайшую деревню. Случалось, завалящий мужичонка проснется поутру, выйдет во двор, глянет, а на завалинке, под окошком, там, где он с вечера оставил краюху черствого хлеба, крынку молока, еще что-то стоит, вроде б горшочек какой-то с узорами и цветочками, явно не русской работы. Глянет, подойдет поближе, запустит руку в гор­ шочек, а там серебряные и золотые монеты, и захолонет на сердце от радости, поклонится на четыре стороны, скажет тихо: — Ай, спасибо, Коля Ланцов, знать, прослышал про напасть, что свалилась на мою голову, и решил подсобить. И не прозвучит в голосе удивление, а только радость, возьмет гор­ шочек с монетами и поживет хоть маленько всласть. То же самое нередко и в бурятском улусе случалось, и скажет глубо­ кий старик, шаря слепыми руками по стене, где висит конская сбруя: — Ай-я-яй, однако, Коля тут мало-мало сидел Ланцов. Жалко, поди, стало старика, потому и оставлял... Колька Ланцов, забайкальский Тиль Уленшпигель, говорили про не­ го разное: и что суров да крепок и со злыми богатеями лют на расправу. Верно что, лют, потому как народный заступник. В огонь шагнуть и не обжечься?.. Никто не видел Ланцова ни разу, а чины полицейской упра­ вы говорили, что и сроду не хаживал по земле, а все знаемое про него — людская выдумка, кому-то, видать, больно хочется, чтоб жил в здешних краях. Но какая же это выдумка?.. Отчего тогда в Акатуйской тюрьме на высоченной каменной стене буквы кровью писаны?.. Светятся те буквы, далеко округ видные: Л. К- Ланцов, значит, Колька... Каторж­ ные сказывали, удалой парень, всего-то и посидел с недельку, как при­ везли да в железа заковали. Силы, видать, неимоверной, растянул те железа, оборвал, ушел... И памятку по себе оставил для жандармов: буквы, кровью писанные. Странное дело, как ни пытались жандармы сте­ реть их, ничего не получалось, и по сию пору горят красно. ’ Название одного из байкальских ветров. 84