Сибирские огни, 1989, № 1

Замолкает рыбак, и лицо у него пуще того темным делается, опеча­ ленное, и малышня ждет, притаясь, и даже самый непутевый из них не швыркнет носом. — Волки, стало быть, в тайгу подались,— спустя немного продолжа­ ет старик.:— А табун все плывет да плывет за вожаком. День плывет, ночь... Благо Байкал не шелохнется даже. Словно бы примолк в ожида­ нии чего-то. А может, просто пожалел ошалевший от страха табун и не захотел сделать ему худа?..— Рыбак оглядывает малышню, и в темных, все еще зорких глазах его удивление.— Д а уж, попробуй угадай, когда море ласково, а когда лютее зверя... Но да бог ему судья! А я вот что... я про табун... Еще через день выдыхаться стали кони, то здесь, то там вдруг раздастся ржанье, а потом ненадолго все стихнет, и там, где мину­ ту назад билась старая обессилевшая кобыла, еще долго ходят по воде круги. Когда ж показался берег, тот, другой, который отсюда и не уви­ дишь, держались на воде лишь Карько да еще три кобылы. Вышли они на берег, худые, дрожащие, сделали шаг-другой и упали на песок, и уж Не подымутся. Выплыли они как раз напротив рыбачьей деревни, люди увидали, побежали к берегу... Натаскали травы, чтоб покормить коней, те поели, а все не встанут на ноги. И лишь тогда заметили люди, что копыта у коней разъело водою. — И чего же? И чего?.. Это малышня. А рыбак уже подымается с прибрежного песка и идет горбясь. Но скоро останавливается и говорит недовольно: — А ничего... Принесли мужики берданку и, жалеючи коней, при­ стрелили их. Вот и все... Однако ж это еще не все. Услышанное будет долго волновать малыш­ ню, и ночами-то станет спать плохо, но и повзрослев, не забудет, а рас­ скажет кому еще... Так и станет жить этот сказ про табун, и редко в какой деревне, сидя за чашкою чая иль дожидаясь, когда поспеет жар­ кое, не услышишь про ошалевших от страха коней. Велик Байкал и загадочен, крепко хранит свою тайну и никому не поведает про нее, даже лучшему из людей, а все ж умеет ценить силу ду ­ ха, отвагу, и милостив к тем, кто обладает всем этим, как милостив и к меньшим братьям роду человеческого. Сказывают, зверь-подранок, едва передвигая ноги, случается, придет темной ночью к синему урезу и будет долго стоять, забредая по самое горло в студеную воду. А потом еще придет и еще... И, в конце концов, заживут раны на его теле и духом окрепнет. Так ли, нет ли?.. Разве скажешь? И быль и небыль столь тесно пере­ плелись на байкальских берегах, что подчас и самое удивительное и не­ вероятное принимается людьми за чистейшей воды правду. И теперь еще говорят, будто де везли в свое время в скрипучей крестьянской телеге, на ворохе гнилой соломы, по сибирскому тракту неистового протопопа, и был он худ и бледен, и глаза на истомленном лице горели. А подле него, в телеге, люди служивые, стрелецкие, от родного очага оторванные на долгие месяцы и потому злые, в суровом стеснении держали гонимого, клялъ на чем свет стоит, кормили да поили худо. А неистовый словно бы и не замечал мучителей, глядел окрест горящими глазами и восторг светился в них, и радость. Но пуще того забилось у него сердце, когда взору открылся Байкал. И спрыгнул тогда с телеги, и поднял кверху руки, закованные в железа, и крикнул страстным и сильным, столь при­ вычным для него в прежние годы, голосом: — Господи, чудо-то какое!.. Иль впрямь сотворил ты это чудо иль кто-то еще, другой, не доступный нашему слабому разумению, но такой же, как и ты, великий и дерзкий, сотворил его?!. Служивые люди стрелецкие дрогнули сердцем: столь крепка была си­ ла духа в этом слабом, испытавшем на себе пытку огнем и железом те­ ле,— и страх запятнал их лица, но еще и смущение, и то смущение они унесли к порогу отчего дома. А протопоп меж тем, все так же держа над головою руки, пошел к Байкалу и припал к волне сухими губами. Вот тогда и содеялось такое, о чем теперь еще говорят кто с удивлением, а