Сибирские огни, 1989, № 1

«Да я... я пою. Кто же еще?» Удивился, тихонько посмеялся, а тут услышал жесткое: — Стой! Пришли... Ямища подле ног и отчего-то не засыпана снегом, сухие ветки по бо­ кам и на самом дне. Никак медвежья берлога?^ Ушел, поди, зверь, спуг­ нутый, теперь бродит по тайге, голодный и злой, не переступай ему тро­ пы, стопчет. Шатун... Тут, поди, и порешит меня этот чалдон. Суров, не жди от него пощады. Но знает Хорек и другое: случалось, оставлял, пускай и не этот, другой чалдон краюху хлеба на подоконнике, кры^нку молока. Выйдешь ночью к деревне, порыскаешь по околице, гонимый и голодный, отыщешь, что надо, и дальше тропою бродяжьей тронешь. Непостоянный люд в Сибири: злоба и доброта перемешались круто, и другое видал он в избытке, то вроде бы ласковы с тобою, а то гоняют по тайге, как зверя: давно б сгинул, когда б не был удал. Непонятный люд в Сибири, не по душе ему, случалось, за малую провинность, за которую в другом месте разве что поучат маленько батожком иль дрекольем, тут бьют смертным боем, и не проси пощады — не услышат. И потому, хоть не хочется помирать, сердце вдруг замрет от ужаса, стоит только поду­ мать, что ждет, не попросит пощады. Пойдем же, пойдем же, родимый, Пойдем поскорее домой Жена там по мужу скучает,^ Детишки там плачут гурьбой... Когда поёшь, вроде б полегче, не так жутко, и оттого Хорек рта не закроет. Снег под ногами у того, большого и страшного, хрустнул, лег­ ла на плечо чужая тяжелая рука, зажмурился Хорек, а спустя немного потерял под ногами твердую землю и, охнув, полетел вниз... Христя и не поглядел на дело рук своих, торопливо пошел обратно, а все ж скоро остановился, почудилось иль впрямь и там, в берлоге, от­ куда и не выбраться, Хорек пел свою песню?.. Вздохнул и пошел даль­ ше, а мысли в голове какие-то непривычные и беспокоящие, прав ли суд, что, как нет?.. Песня ли «каторги» тому виною, другое ли что?.. Ох, уж эта душевная смута, никуда, видать, от нее не денешься!.. Все-то стоит перед глазами тот, над которым свершил суд, раньше б сказал про этот суд, что он по чести, по совести. Но нынче не скажешь, мешает что-то. Шел Киш по тайге к тому гольцу, за которым сразу же черной нит­ кою по зелену сукну пролегла «железка», и вовсе немного осталось, как вдруг ухнуло, задрожало вокруг, зашевелилось, голец словно бы оторвало от земли и понесло, понесло... А мгновение-другое спустя го­ лец раскололся, рассыпался, и желтая пыль упала едва ли не к самым ногам Христи, вконец растерявшегося, позабывшего о том, что уже дав­ но поговаривали, что голец будут взрывать... Другое почудилось, шаль­ ное, дикое, словно бы не мира сего... Но сказать, что именно, не сумел бы. И еще долго, когда все стихло, Киш стоял, не в силах пошевелиться, и смута в душе, та, прежняя, сделалась еще больше, и уж нельзя совла­ дать с нею. Услышал иль почудилось, что услышал? По диким степям Забайкалья, Где золото роют в горах. Бродяга, судьбу проклиная, Тащился с сумой на плечах... Услышал, и сдвинулось что-то в душе, непривычно горячая сдела­ лась, потрогать можно ее руками и обжечься, стронулась с места, по­ вернул обратно, а потом побежал, дыша жарко, словно б норовя осту­ дить на свету душу, чтоб не так горяча была, не обжигала чтоб... П Щит был поставлен, как и хотел Мефодий Игнатьевич,.ла самой вер­ шине горы, которая нависла над железной дорогою, и имена погибших 72