Сибирские огни, 1989, № 1

загоралось, и шумели тогда и норовили дотянуться до рядчика тяжелы­ ми кулаками. А Филимон что же?.. — Не надо, братцы, об эту тварь марать руки ,— говорил.— Пропа­ дем. Д а и у соседей лучше, чё ли?.. Бывал и там, видел: не рупь — ко­ пейка... И отходили артельные от досады, махнув на все рукою,, снова бра­ лись за кирку и лопату. Это так, попервости мучала Лохова совесть, но шли дни, и она все истоньшалась, пока не сделалась и вовсе с конский волос, и сам не сразу увидишь ее. Зато другое, хитренькое, и прежде в нем жившее, во всем существе его, все чаще стало заявлять о себе: «А может, прав рядчик? Зачем им «денежка»? Вон Христя, куда ее стаскивает? Небось в кабак иль раздает разлюбезным любушкам, которых в поселке развелось страсть скоко. А Сафьян?.. Шут знает, чудной какой-то... Баба к нему из огня вышла, замаялся с ею: то фельшера вызовет, то лекарству ку­ пит. Непутевый! А уж о «каторге» и сказать неча, разве что — было б лучше для него, когда и вовсе не имел копейки. Заводной. Стоит ока­ заться в рабочем поселке, вмиг все спустит.» Лохов не такой... Может, потому не такой, что минуло время, и при­ вык не думать, что вытворял на пару с рядчиком, а только о своем инте­ ресе, который с каждым днем делался все ненасытнее, злее? Попробуй- ка ублажи! Зато и другое чувство появилось, это, когда вспоминал, что копится у него «денежка», копеечка к копеечке. Не бросовые, нет, в д е ­ ло пойдут. Христе неприятен Лохов: прижимист и лукав, уж успел позабыть про то, что вместе выходили из баргузинской тайги, прячась от злого людского глазу. Он все больше с Крашенинниковым, про разное толку­ ет с ним, а чаще про свою тоску-печаль, которая все гонит куда-то, го­ нит... Потому выйдет за строительный участок, где тайга тихая и ласко­ вая, прислонится к дереву и долго стоит так, прислушиваясь к тому не­ ясному и томящему, что на сердце. А бывает, что и до Байкала добре­ дет, ступая по снегу медленно и сторожко: позанесло нынче, угодишь в в я м и н у , заваленную снегом,— выберешься ли?.. А море белое-белое, глянешь раз-другой, и глазам больно. Повсюду торосы, есть и высокие, остроглавые. Когда долго смотришь на них, чудится, будто это церковки, в белое крашенные, принаряженные, зайти б туда и помолиться, авось полегчало бы на сердце и отпала бы тоска-печаль. И помолился бы, да отвык. Шел как-то по скользкому байкальскому льду, изредка останавли­ вался, глядел под ноги и там, под синею толщею, видел другую жизнь: сребротелая, ласковая, искрится, разбегается в разные стороны шуст­ рыми табунками рыбок, а то вдруг остановится посреди синей тишины, шевелит длинными осетровыми усами, не то высматривает что-то, а мо­ жет, просто притомилась и теперь отдыхает? Чудная жизнь там, под толстым льдом, непонятная глазу, а хотелось бы и про нее знать. Уж та­ кая у него душа, у Киша, ей все мало, до разной разности страсть как охочая, вроде бы и успокоилась, присмиренная, да только чуть... Случит­ ся малое, и она тут же на дыбки, и мучает, мучает. Не однажды пытал­ ся уйти со строительства дороги, а все возвращался, злясь на себя и не понимая, что с ним. Приворожливая какая-то «железка», не укладыва­ ется в голове, что ничего уж не будет: ни торопливого шараханья с гру­ жеными тачкамн по гибким мосткам, когда вдруг занесет и, чудится, еще немного, и полетишь вниз, на каменистую землю под потемневши.м снегом, но что-то срабатывает внутри, сила какая-то, дремавшая до по­ ры до времени, и не упадешь под мостки, покатишь тачку дальше. И тоннелей не будет? Зайдеичь в тоннель и попервости ослепнешь, пока не привыкнут глаза к тусклому свету фонарей, долго, идешь, продираясь сквозь глухую немоту, и жутко на сердце от мысли, что над тобою тол­ стые, в заматерелое дерево высотою, пласты земли, а вместе радостно и непривычное что-то захлестывает, подумаешь вдруг: ух ты, а ить это мы, мужики, сотворили!..