Сибирские огни, 1989, № 1

Но время шло, и брачное ложе сплошь проросло травою. Они выры­ вали эту траву, если она делалась жесткою и колючею, но проходил день-другой, и она появлялась снова. Они не знали, что и эта трава от их семени, и не боялись ее. Но однажды мужчина укололся ею, и тотчас тело у него почернело, и в муках он умер. Оставшись одна, женщина была в отчаянии и хотела бы тоже умереть, но смерть не брала ее. С утра до ночи женщина ходила по острову и умоляла сжалиться над нею. Она и теперь еще бродит где-то, неприкаянная. Случалось ли вам слы- щать, как посреди ночи вдруг закричит чайка, и боль в том крике и горечь, так это не чайка вовсе, а та женщина, которая среди всех не­ счастий мира не умеет отыскать свою смерть. Велик Байкал и загадочен, вдруг да и выблеснет живым посверком малая рыбка голомянка, возьмешь в руки и подивиться-то не успеешь на нее, прозрачную, а уж нет ее — растаяла... Так и мысль твоя на этом берегу, неохватная вроде бы, дерзкая, людям на удивление, а как гля­ нешь вдаль да увидишь ярые волны, которые, с каждою минутою дела­ ясь все круче и суровее, надвигаются на тебя, разом придет робость, и уж не скажешь, о чем была твоя мысль, разбитая на мелкие осколки, потеряется вдруг и не соберешь ее, не ухватишь... Байкал и в тихую погоду не больно-то ласков, вековечною тайною веет от него, грустная эта тайна, сердцем почувствуешь, грустная, а по­ нять, о чем она, постигнуть и не пытайся даже, а коль изменишь этому правилу, которому издревле следуют люди, живущие у моря, пеняй на себя... В душе, минет время, сдвинется что-то, и неприметное вроде бы чужому глазу, а уж себя-то не обманешь, и грустно станет, и одиноко и как-то неприютно, и захочется чего-то другого, и ты долго будешь ду­ мать, чего же именно, но так и не найдешь ответа, и уж не видать покоя до последнего дня твоего. Знать, вошла в тебя тайна Байкала. Приходят люди на белопенные берега и подолгу дивуются на чуд­ ную, открывшуюся взору красоту, но мало кто скажет: ах, как хорошо! Словно бы что-то удержит эти слова, сомнет, и самая мысль о них, еще не родившись, сгинет. Есть в этой тайне нечто смущающее душу, и хотел бы проникнуть в нее, а не осмелишься, вот и бродишь в мыслях вокруг нее, и всякие див­ ные дивы вспоминаются, и многие из них кажутся такими отдаленными во времени, что дух захватывает. Странно все-таки... И знаешь, что это не так, и не все из того, что случилось на Байкале, случилось в незапа­ мятные времена. Но в том-то и дело, что сознание противится этому, принимает сибирское море не как реальность, а как символ чего-то неиз­ бывного, вечного, окруженного тою таинственностью, которою мы окру­ жаем все, что находится за пределами нашего разумения. Старик-рыбак, смуглолицый, пропахший ветрами, с длинными жили­ стыми руками, сидит на песчаном берегу, смотрит, как ходит по кругу, наматывая на скрипучий ворот просмоленные концы невода и тяжело поводя запотевшими боками, какая-нибудь захудалая лошаденка, а потом и вспомнит столь поразившее его и подзовет малышню, а она в пору, когда тянут невод, шныряет здесь же, на берегу, и начнет сказывать голосом хрипловатым и намеренно негромким: — Стало быть, так... От деда слыхал, а тот еще и от деда своего, а уж тот, от кого, про то не скажу... Ну, стало быть, в самую старину со­ деялось. Волки, стая треклятая, сели на хвост табуну и—погнали... Д ан е куда-нибудь, а прямо к Байкалу, море в ту пору было нешумливое, вол­ на едва накатывала... Табун примчал к берегу и остановился. Куда ж дальше-то?.. Вожак, жеребец Карько, ловкий, силища — во!... — выле­ тел из табуна и давай биться с волками. Но тех много, тоже — силища, да поболе, чем у Карька. Поранили жеребца. Чует Карько, пропадет сам и табун погубит. Вот и кинулся в Байкал-море, а табун за ним... Что же волки?.. А ничего, порыскали по берегу, посверкивая голодными гла­ зами, да и подались обратно, в тайгу...