Сибирские огни, 1989, № 1

А работа на отсыпке насыпи — почище любой другой. Таскаешь от зари до зари песок в тачках, потом на ногах стоишь чуть, при случае так качнет в сторону, будто бы это и не ты, крепкий, ладный мужик, а малая песчинка — ветру под силу поднять и понесть... А еще эти самые оползни... Бывало и так, сделаешь урок, а поутру придешь, глядь, сдви­ нулась горка, засыпала насыпь. И опять разгребай. Случались и обва­ лы. На прошлой неделе вдруг затряслась земля, и все, что было в голь­ цах, надвинувшихся на «железку», где, подобно червякам в банке, ко­ пошились люди, закачалось, зашевелилось, страху-то!— того и гляди свалится на голову здоровущий камень и пришпилит к земле. А так произошло прямо на глазах у Филимона, ахнул и долго крестился истово: — Господи, помилуй мя! Господи!.. В ту пору рядом с ним Хорек оказался, разбитной, все ему трын-тра­ ва, тот самый, которого подрядчик оторвал от каторги, пристроил к воль­ нонаемным, и отчего бы?— не за красивые же глаза!.. Долго ломали го­ лову в артели, кое-кто решил, для темных дел понадобился хозяину сей человечек, скоро призовет. Но были и такие, кто не соглашался: под­ рядчик — мужик не злой и к простому люду если и не с ласкою, то не обидит. К тому же какая ему корысть заниматься темными делами, когда казны у него — полдержавы накормит щами, и тогда не обеднеет. И они оказались правы; дни наматывались, как нитки на веретено, а за «каторгою» никто не шел. Ну, так вот, стоял Хорек подле Филимона, когда со скалы сорвался камень и ухнул, смяв кое-кого. Филимон перепугался вусмерть, а с Хорь­ к о м и того хуже — вдруг побледнел, залопотал что-то... Когда Лохов пришел в себя и прислушался, покачал головою, с жалостью глядя на «каторгу» — видать, умом тронулся, знай лопочет: — Росту два аршина три вершка, волосы на голове, усах и бороде темно-русые, глаза серые, лицо чистое, особых примет не имеется... И опять: — Росту два аршина... Свои ли называет приметы, чьи-то еще, не разбери-поймешь. Рядчик подошел, тоже покачал головою. А потом и другие мужики из артели... И все смотрят на беднягу и сочувственно вздыхают, уж думали, не очу­ хается, пойдет по земле-матушке людей тешить. Мало ль нынче таких в сибирских краях? Но Хорек совладал с помраченьем, все ж появилось в нем что-то новое, уж и бойкости прежней нету, и на прозванье не от­ зывается каторжное, говорит с досадою: — Иван я, сын Петров... Филимон нынче цепко держится за жизнь, нету резона помирать, он правая рука у рядчика, все, что тот ни скажет, исполняет исправно, де­ нежку копит, все копит и копит, случается, отпросится у рядчика, а тот благоволит к нему и обещает уважить его старательность, когда приспе­ ет время, идет в родную деревню, под теплый бочок разлюбезной женуш­ ки. Но про «бочок» не сразу вспомнит, перво-наперво спешит к сундучку, крепенькому, железом обшитому, в дальнем углу избы, где потемнее, откроет, пошарит дрожащими руками, а потом новенькую денежку вы­ тащит из-за пазухи и смешает с теми, старыми. В пересчет не берет, придет время, разберемся, говорит жене. Ходит жена в рваном армячке, не знамо с чьего плеча, может, и с плеча рядчиковой бабы, бывает, наведается, спросит про муженька и отблагодарит за доброе слово. В избе пусто, кроме деревянной кровати, заправленной кой-как лохмотья­ ми, да стола с парою табуретов, да сундучка в темном углу, да ребятен- ков, что по скобленному полу ползают, ничего нету. Порою жалуется жена: — Долго ль я буду маяться? Иль денежки не имеем?.. Филимон успокаивает жену: — Погоди, придет время...