Сибирские огни, 1989, № 1

рая и неожиданная, вдруг сворачивала вправо, и тогда глазам открыва­ лись крутые, зеленоватые от пробившегося сквозь каменистую землю мха, то круто брала влево, и тогда приходилось продираться сквозь ко­ лючий, упрямо жесткий кустарник. Но Бальжийпин не замечал ничего этого, весь был в раздумье, порою лицо у него светилось, а порою дела­ лось грустным и усталым, и тогда молодой бурят, оглянувшись, покачи­ вал головою, но потревожить не смел. Тропа вывела в кедровник, изжелта-серые деревья смыкались над го­ ловою густыми пышными кронами, ветви прогибались под тяжелыми за ­ матерелыми шишками. Сюда едва ли ступала людская нога, разве что случайный охотник забредет или суровый тунгус пробежит, приметив зорким глазом легкий, едва приметный след зверя. Кедры стояли таин­ ственные и нетронутые, и это, видать, не очень-то им по нраву, во всяком случае, когда Бальжийпин, отвлекшись от нелегких мыслей, посмотрел вверх, он подумал именно об этом. Видать, скучно им в таежном нелюдьи. — Скоро будем на месте,— сказал парень и опустил на землю туго набитый до самого верху кожаный тулунок.— Вот тропа кончится, и свернем направо, к Байкалу. Он посмотрел на Бальжийпина, и глаза у него были неспокойные и на смуглом лбу собрались тонкие нити морщин. — Ты боишься, что я?..— вздохнул Бальжийпин. — Нет, нет! — с испугом воскликнул парень.— Другое тревожит. Когда уходил от старика, мне показалось, что он болен. Байкал открылся им как-то неожиданно, сразу, вроде бы шли по тай­ ге усталые, ничего не слышали, кроме лепного шелеста ветвей, и вдруг коснулся слуха дерзкий, упрямый шум, в лицо пахнуло морского све­ жестью. Бальжийпин, позабыв про усталость, обогнал парня и, неловко переставляя ноги и понимая, что это вызовет у спутника невольную улыбку, но ничего не умея поделать с собою, заспешил к белому каме­ нистому берегу. А потом долго стоял и глядел, как, сшибая друг друга и пенясь, накатывают волны, а разбившись о камни, не торопятся усту­ пать место другим, таким же крутым и ярким, искристые и высокие, словно бы на мгновение-другое зависают в воздухе и уж потом, ослабнув в стремлении подняться выше, падают и разбиваются об острые камни. Чувство причастности к чему-то великому и таинственному владело Бальжийпином, возвышало в собственных глазах и делало мысли о себе и о людях тоже исполненными таинства. Такое чувство, он помнит, ис­ пытывал, когда листал старинные книги и стремился постичь их смысл, и пусть не всегда это удавалось, а все ж ощущение собственной значи­ мости, которое высшее буддистское духовенство считало недостойным священнослужителя и едва ли не кощунством, не проходило. Нет, конеч­ но же, Бальжийпин не отделял себя от всего, чсо есть на зсьмле, считая, что и он часть вселенной, но в том-то и дело, что он хотел бы стать частью мыслящей, способной послужить добру, а не замыкаться в одном послушании. К этому призывали те знания, что сумел вынести из под­ земных коридоров буддистского храма. Байкал тоже был для него книгою, и он не однажды делал попытку понять всю таинственность и силу, которые начинают волновать, стоит оказаться на берегах древнего сибирского моря. Но всякий раз эти попытки кончались неудачею, мысли, вроде бы возвышенные и сильные, достигнув неведомого предела, вдруг обрывались, и было непросто собрать их и устремиться вперед... Он мог бы смириться и отступить, но что-то гораздо сильнее и значимее обыкновенного человеческого упрямства, а от него он не был избавлен, мешало. Он думал о Байкале, о том, что стоит за пределами зримого и явля­ ется носителем какой-то удивительной силы, которая в состоянии управ­ лять древним сибирским морем, как о живом существе, но не бывало в этих мыслях благоговения, а только интерес. Тем Бальжийпин и отли­ чался от всех, кто вырос в дацане, что пытался осмыслить и то, что бы­ ло под запретом. Он не знал, откуда в нем это? Может, от отца, всю