Сибирские огни, 1989, № 1

огонь... Тихим вечером стоит очутиться в той и поныне не отболевшей^ со слабыми от малого прикосновения вздрагивающими березками, тайге, как услышишь горькое, заунывное, и тревожно сделается, опаска придет нечаянная, но вовремя успокоишь себя тем, что уж е слышал от людей. Сказывали, земля стонет. Стонет и взывает к людям: помните... Я знаю эту легенду, слышал, как стонет земля... Шел тогда забро­ шенной железнодорожной веткою, подымался на скальные полки, кото­ рые нависали над пропастью, заходил в многочисленные тоннели, а по­ том оказался близ синего уреза Байкала, на ровной местности, где как- то вяло, словно бы нехотя, шелестели ветвями худосочные березки и тонкие, дрожащие на не щибком ветру осинки, деревья не жались друг к другу, не росли густою могучею стенкою, как обычно бывает на берегах Байкала, отдалились друг от друга, и уже отсюда, из этой ближней д а ­ ли, с явною опаскою поглядывали на своих собратьев, словно бы и от них ждали чего-то неладного. Совестно было смотреть на березки и осинки, и за них совестно, они уж не могли, а может, не хотели быть друг подле друга, но пуще того совестно за себя, вроде б и я повинен в том, чт^) произошло в на^чале ве­ ка. Вон и от темной, какой-то мутной, пожалуй, оттого и мутной, что в глазах у меня сделалось солоно, все еще живой гари укором веет, тоскою нездещней. И травка сквозь нее по сей день не пробьется... Я стоял, опустив голову и задумавшись, и тут услышал горькое, з а ­ унывное, и не удивился, понял, что это стонет земля. И обидно стало за Иванов Больших и Малых, помнящих и не помнящих родства, что не­ чаянно оставили по себе недобрую память. Они и теперь еще есть, эти Иваны, а вместе с ними внуки и правнуки других науодов, которые в прежние времена с великою любовью относились к тайге, называя ее на свой манер матушкою и кормилицей, а теперь позабыли про это, безрод­ ные, иные из них, облеченные немалою властью, зачастую применяют ее, ослепленные яростным напором технической мысли, не желая понять, что и она подчас подобна пожару, не во благо земли — на погибель... Что же произошло со всеми нами? Иль навсегда поселилось в нас то, злое, пришедшее от Большого Ивана иль от кого-то еще, но тоже злое? Что ж, и не поломать уж этого, не сделаться добрым в своем отношении к земле человеком?.. Не скоро еще я сдвинулся с места и пошел дальше, и снова на меня надвинулись угрюмые стены тоннелей, готовые в любую минуту смять, раздавить... Неприютно и тоскливо! И все же я не повернул обратно, сумел-таки одолеть в себе неладное. Выйдя из очередного тоннеля, по правую руку от себя, на невысокой, заросшей густою, с острыми колюч­ ками, чепурою, горушке увидел старый заржавленный металлический щит, на нем было выбито что-то... имена вроде бы, фамилии. Подошел поближе: так и есть. Петро, сын Артемьев, сказано в первой строке, есть и вторая, и третья, и восьмая, а девятая не выбита до конца, на самой середке брошена, только и есть Иван сын... ...С неделю горела тайга, черное злое облако висело над западным побережьем Байкала. Горела б еще, да принес Баргузин тучи, в полдня обложили небо, пошел дождь, напористый, проливной, и огонь сдался, шипя и ярясь, делался все меньше и меньше, пока не погас вовсе. Все это время Мефодий Игнатьевич был сам не свой, места не умел найти, и посреди ночи выходил на крыльцо и долго смотрел в ту сторону, где алело небо. Александра Васильевна, когда оставался у нее, загляды­ вая в узкие черные глаза, говорила с тревогою: — Миленький, да на тебе лица нет. Отмалчивался, но как-то сказал: — Машины у меня там. Английские, взрывные. Пропасть денег стоят. Поди-кось, ничего от них не осталось? — Айя-яй, жалость-то!