Сибирские огни, 1989, № 1

испытывает перед ним робости. Лицо у рядчика делается растерянное, однако ж одолевает в себе неладное, велит артельным идти на просеку: — Неча, неча, вон сколь времени ухлопали здря! Д о позднего вечера Филимон храбрится и все вспоминает про женуш­ ку, которая ждет, поди, не дождется: староста давно как прописал, чтоб возвращалась в родную деревню. Когда ж луна выкатывается на небо и артельные бросают наземь топоры, пилы. Лохов заметно скучнеет, пре­ бывает в сомнении, которое пало на душу: стоит ли идти, на ночь глядя, может, погодить?.. И все ж, когда рядчик спрашивает, как думает он до ­ бираться до деревни, таежной ли тропою, проселком ли торным, что тя­ нется берегом Байкала, а потом сворачивает в степь, отвечает негромко: — Знамо, таежной тропою. Тут ближе. Мужичок из Рассей крутится подле Филимона, прислушивается, а когда узнает, что тот не минует рабочего поселка, говорит: — И меня возьми с собою, слышь-ка. Вдвоем веселее.— И добавляет с тоскою: — Лютые здеся края, непонятные. Лохов доволен, вдвоем и впрямь веселее... Все ж не показывает виду, наскоро прощается с артельными, закидывает тулунок за спину, медлен­ но идет по тайге, мужичок поспешает за ним. Филимон замечает: и у то­ го мешочек в руке. Интересно, что в нем? Иль тоже припас какой?.. Но скоро забывает про это, в тайге глухо и дремотно, ветка не шевельнется. Неспокойно на сердце и чудится, будто вон там, у того пенька, стрелок сидит с длинным луком, глядит хмуро, дожидается, когда подойдут по­ ближе... Лохов невольно замедляет шаг и все норовит сойти с тропы. Мужичок примечает его нерешительность, тычется ему в спину: — Ты чё? Чё?.. Это успокаивает Лохова, шаг его делается тверже, увереннее. Все ж до тех пор, пока не блеснет впереди, рыжо посверкивая в тусклом лун­ ном свете, байкальская волна, он чувствует себя не в своей тарелке, ро­ бость мает. Подходит к Байкалу, сбрасывает со спины тулунок, зачерпывает ла ­ донью студеную воду, пьет, и на душе делается не так тревожно. Не зна­ ет, отчего эта перемена, да и не думает, вспоминает о родной деревне, но уже без опаски, что вот промелькнут перед глазами греющие сердце кар­ тины и навсегда исчезнут. Верит, не исчезнут, никто не собьет с тропы. Копится в душе уверенность, копится, и уж на рассейского мужичка глядит с недоумением, словно бы не помнит, отчего тот увязался за ним. Да нет, помнит и про него, и про других... Приходили в деревню такие же, вроде этого, просили Христа ради, случалось, подавали им. А быва­ ло, гнали из деревни и уж там, за околицею, с неохотою били... Глядит на мужичка и улыбается, но нету в улыбке радости, что-то до­ садливое, словно бы та, копившаяся в чалдонском сердце неприязнь к пришлым захлестнула, не совладаешь с нею. Верно что, не совладаешь. Недолго мешкает, ощерясь зло, говорит, как бивали на деревне приш- леньких и как те просили отпустить их с миром. Но не отпустят сразу. Лют сибирский мужик на расправу, собирается долго, зато и ездит быстро... Слушает мужичок и сначала дивуется, а потом меняется в лице и со страхом смотрит на Лохова: —о, господи!.. Филимон тоже смотрит, но не на мужичка, на мешочек, который у не­ го в руке. Мужичок замечает этот взгляд, прячет мешочек за спину. — А ну покажь!..— хмуро говорит Лохов, с удивлением прислуши­ ваясь к тому, что в душе, а там смута какая-то, ярость, сам себя не узна­ ет, и хотел приглушить все это, смять, а только не в силах, мешает что-то, не подвластное разуму.— Покажь, чё в мешке?!. Когда ж мужичок падает на колени и слабыми пальцами начинает развязывать мешочек, что-то пуще того яростное подымается из души, захлестывает, кричит Филимон: — Ты чё подумал?! Чё?1.— и пинает мужичка в живот и, пошаты­ ваясь от нахлынувшей слабости, идет по мягкому, влажному песку.