Сибирские огни, 1989, № 1

просил товарища не отвязывать от дерева несчастного. Он видел и то, что Лохов уж больно неумеренно радуется тому, как все ладно сложи­ лось; сам он умел сдерживать себя даже в пору больщой радости. «Ну и пускай! — думал. — Небось нечасто сталкивался с нею... Пускай!» Великодушен нынче Сафьян, и сам не поймет, откуда в нем такое, и ему стоит немало усилий, чтобы не расплескать, не растерять того, что зре­ ет в нем. Пришли на казенную дачу Иркутской губернии. Она растянулась на многие версты подле Байкала. Здесь работала артель рядчика Озноби­ шина Петра Иннокентьевича. Артель расчищала валежник и корчевала пни, жгла костры, чтобы осушить верхний слой почвы. А рядчик сидел на толстом пне с бумагами в руках, перебирал их, щурясь, нашептывал что-то... Был рядчик краснорож и крепок, с длинною рыжею бородою, возился с бумагами лениво, на новеньких взглянул не сразу. Но потом маленькие глаза сделались и вовсе щелочками, нижняя губа обмякла, опала, поднялся с пня, засунул бумаги за поддевку, надетую на яркую цветную рубаху, подался вперед, вытянув шею: — Филька, ты?.. Лохов словно бы язык проглотил, слова из себя не вытянет, нету та­ ких клещей... Лицо сделалось бледное, руки трясутся. Исчезло то недав­ нее, доброе... Одно в голове — бежать!.. А ноги ватные, чужие, шагу не ступишь, и потому Филимон стоял, словно бы привязанный к месту. С малых лет привык бояться этого человека, во всякую пору хмурого и не­ довольного, и батяня обходил его стороною, и другие мужики на деревне тоже... Староста не из тех, кто по пустячному поводу в мир идет; «Пособите, люди!..» Он из тех, кто миром правит. Силен Ознобишин Петр Иннокентьевич, к нему и монастырские служки ходят с поклоном: — Не своевольничай, батюшка, побойся бога!.. Слыхать, и недобрыми делами промышляет деревенский староста: на дальних заимках у него живут беглые людишки, каторжные, кормит их, в работу впрягает, от людей прячет. Мало ли что?.. А уж куда они потом деваются, одному богу известно. Но немногие каторжные вернулись на Родину, одних излавливали сразу же, как только уходили, другие и вовсе исчезали бесследно: подле заимок Ознобишина Петра Иннокентье­ вича земля мягкая, податливая, с малой силою управишься, а уж с тою, которая в деревенском старосте, и подавно. Много чего сказывают, а чтоб дознаться, на чистую воду вывести попробуй-ка!.. Впрочем... Жил на деревне мужичок, крестами да ранами в Севастопольскую кампанию меченный, в годах, а все одинок, дерзок, нипочем ему староста, тот — слово, он — два, и сходило с рук, человек на миру видный, больно-то не попрешь супротив. Однако ж вдруг осени­ ло старого солдата: дознаюсь про темные делишки старосты, е-пра!.. Забыл про все, сутками не слазит с гнедка, в лице сошел, зато вскорости радость в глазах появилась, тихая, мерклая. Видать, дознался-таки. Но сказать не успел... Нашли солдата на таежной тропе, мертвого, не то медведь поломал, не то дюжой человек... Стоял староста перед Филимоном Лоховым, смотрел в глаза строго; — Филька, ты?.. — А-га... а-га... — Чего трясешься? — спросил Христя.— Иль дурной знакомец? Филимон не ответил. Рядчик помедлил, начал говорить про Лохова, про его матушку, которая померла прошлой зимою, пошла на дальнее, за выгоном, поле, где в свое время вместе с сыночком извела мужа, да там и замерзла... Видать, господь бог прибрал беспамятную. И еще про разное-прочее сказал Ознобишин Петр Иннокентьевич, и про то сказал, как искали Фильку, чтоб снять показания, да где найдешь: Сибирь велика, за каждым деревцем — дом, бросили искать... А под Покров слух по деревне разнесся: видели де охотники в тайге человека, обличьем схожего с Филькою, предали земле... — А оказывается, ты живой!..