Сибирские огни, 1989, № 1

нами, находилась широкая ровная площадка — пристань, и была та при­ стань зажата двумя высокими молами, рассеченными наподобие вилки н выдвинутыми далеко в открытое море. Промеж молов, на дальних выбросах которых в вечернем сумерке сияли сигнальные портовые огни, покачивался на волнах огромный ледокол. — Дивы-то! Дивы!.. За этими словами не стояло ни восторга, ни восхищения, а лишь удивление и робость. И она была не меньше той, которую испытал при встрече с жандарским ротмистром. С малых лет привыкший к простоте и ясности того, что окружало. Лохов терялся, когда сталкивался с чем- то иным. Впрочем, к этому иному он относился по-разному, оно могло и понравиться, но чаще он оставался равнодушным, говоря; — И чё токо не придумают люди? И, главное дело, на что?.. Но в любом случае полюбить это иное не умел, и сердился на тех, в ком чувствовал восторг или радость, и недоумевал, с тоскою вспоминая отчую деревню с милыми сердцу задворьями, на которых росла высокая кустистая крапива. Но то, что увидел на берегу древнего сибирского моря, было много диковиннее всего, что знал, непонятнее, страшнее, и он огорченно разво­ дил руками: — Дивы-то! Дивы!.. Он повторял эти слова до тех пор, пока не отошли от Байкала и не углубились в тайгу, держась узкой каменистой тропки. Густые кроны деревьев смыкались над головою, и тропинка едва проглядывала, ухали, перекликаясь, таежные птицы и натренькивала свиристель. Все это помнилось с малых лет и успокаивало. А когда оказались на полян­ ке, прилепившейся краешком, густо заросшим зеленоватым ивняком, к быстрой горной речке, и вовсе хорошо сделалось. — А в тот год мы с батяней взяли на монастырских полях с чети по четверику ржи, и маманя была довольна, сказала, даст бог, служители не обидят и проживем зимушку... Христя посмотрел на него с усмешкою, но промолчал. Зато тот, третий, прозваньем Сафьян Крашенинников, в красной рубахе навы­ пуск и в серых, стершихся на коленях шароварах да в броднях, на пра­ вый глаз кривой, левый-то все подмигивает, подмигивает, а правый не шевельнется даже, заговорил торопливо, однако ж с тем внутренним достоинством в хрипловатом голосе, которое и после маяты, принятой нм, не истаяло и которого сам Лохов был лишен совершенно, о 97-м годе, то есть о том самом, какой имел в виду и Филимон. Тогда в Забайкалье случилось наводнение, Селенга вышла из берегов и уничтожила урожай хлебов. «Ишь ты, угадлнвый»,— не без одобрения подумал Лохов, но пуще того приятно стало, когда Крашенинников сказал о городке Дородинске, поднявшемся еще при государыне императрице Екатерине II. — Так теперь нету того городка, смыло, разрушило окаянной водою, и домика живого не сыщешь на том месте. Ездил недавно, глядел... Не­ ту! И детишек моих нету и женушки. Сгибли. А сам-то я с чего бы жи­ вой остался? В тайгу пошел промышлять... Когда ж вернулся... Лохов слушал и со все большим участием кивал головою, но это бы­ ло вызвано не тем, что тот исстрадался, измаялся,— кого нынче этим удивишь? — а тем, что Крашенинников, получается, сибиряк, а Лохов про него думал, что из Рассей... с-под помещика... лапотник! Оттого и скрутили и привязали к дереву на съедение муравьям. Филимон не был исключением из общего ряда коренных жителей Сибири и с великою опаскою и недоверием, а то и с откровенным не­ брежением относился к пришлым, полагая их людьми никудышными и слабыми, от которых одна морока. Случалось, хаживал в соседнюю д е ­ ревню, где жили те: чистое гольё, в избушках, поставленных неумело, на скорую руку, и корку хлеба не всякий раз увидишь,— и чего только там не вытворял об руку с дружками-прйятелями, бросая косые взгляды на 25