Сибирские огни, 1989, № 1

недалеком будущем непременно сделает. Кому ж еще открыто смотреть в день завтрашний и надеяться на лучшее, как не ему? А вот с женою, в спальню которой он, случается, заходит, Мефодий Игнатьевич чувствует себя по-другому. Нет, не то, чтобы она была менее страстной любовни­ цей, вовсе нет, только у нее все это получается как-то подчеркнуто изысканно, когда ни на секунду не забываешь, кто рядом с тобою, и по этой причине и сам становишься непохожим на себя, и невольно думаешь о том, чтобы поскорее все кончилось, не так уж много времени отпущено на любовь, и в конторе дожидаются его дела, не терпящие отлага­ тельства. Александра Васильевна лежала подле него, успокоенная и разом сделавшаяся вялою, слабою, и он слышал ее дыхание, и это дыхание еще долго было прерывистым и горячим, а потом она заговорила не о себе, нет, о красавице Марьяне, о том, что и она хотела бы стать такою же и чтобы на нее тоже заглядывались мужчины; и то, о чем она загово­ рила, Студенников уже не однажды слышал, и это не вызывало ни доса­ ды, ни раздражения, напротив, нравилось, что любовница худого слова не скажет о жене, словно бы ей не знакомо чувство ревности, но ведь чго-то ж должно оставаться в душе, осадок какой-то... Может, и так, только ничего подобного Мефодий Игнатьевич ни разу не замечал, а подчас хотелось бы, чтобы она сказала: — Дура твоя Марьяшка, и чё возишься с ею?.. Это выглядело бы по-человечески понятно, и он, пожалуй, не рассер дился бы и постарался сделать так, чтобы она недолго досадовала Правду сказать, порою то же самое, но уже от жены и в адрес Александ ры Васильевны ему хотелось бы услышать, а потом внимательно по смотреть в ее глаза и отыскать в них что-то еще, кроме всегдашнего холодного и какого-то рассудочного безразличия ко всему, что ее окру жает, в том числе и к мужу... Но, увы, и этого ему не суждено увидеть То и обидно. Случалось, Мефодий Игнатьевич спрашивал у себя: — Иль мы и впрямь очерствели душами и не сыщем среди близких даже покоя?.. , . Он положил под голову руки и закрыл глаза, и сейчас же накатил сон, а может, и не сон еще, а легкая дрема. Виделся низенький толстень­ кий генерал-губернатор с инспекционными бумагами в руках, губы у него дрожат в негодовании, он спрашивает: — А скажите-ка, милейший, отчего у вас по поселку нагишом бро­ дят? Что еще за мода такая?.. Мефодий Игнатьевич силится ответить, но не сразу вспомнит, о чем теперь надо говорить, и не скоро еще на ум приходит происшествие. Становится неприятно, что забыл о том происшествии, а еще о своем обещании примерно наказать стражника. Да, да, неприятно! Однако ж отчего именно он должен обо всем помнить, а что же тогда станут делать другие, все те полицейские чины, которые приставлены к строительству железной дороги и в чьи обязанности входит следить за порядком? Он вроде бы сказал кому-то, чтоб сделали невозможным повторение того, что так возмутило не только его, всех, кто стал свидетелем происшест­ вия. Сказал и тотчас забыл о своем распоряжении, есть дела поважнее. Впрочем, так ли? Не было ли тут уже принявшей некую законченную форму привычки уходить в сторону от того, что способно возмутить д у ­ шевное спокойствие, вывести из состояния озабоченности общим ходом строительства, не вдаваясь в подробности и не вникая в детали, стрем­ ления жить как бы на особицу? Наверное, было и это. Он не хотел бы ничего знать, кроме дела, не очень-то понимая, откуда появляется при­ быль и что стоит за нею и отчего он подчас ловит на себе недовольные, а то и явно враждебные взгляды, кого принято называть работными людьми и кто в иные дни в великом множестве проходит перед глазами, не оставляя заметного следа на сердце. По натуре Мефодий Игнатьевич не был черствым человеком, но то дело, которое перешло к нему от отца и которое вовсе не в силу того, что он являл собою пример концентриро*- 22