Сибирские огни, 1989, № 1

Уже давно нету ветхого домишки, стоит на том месте добротный пятистенник, а живет в нем не прежняя Сашка-торговка — Александра Васильевна, возлюбленная известного сибирского промышленника. ...Она ждала Мефодия Игнатьевича, знала, что придет^ хотя и не пре­ дупреждал. Пошла ему навстречу, теплая. — Чё покинул-то высокого гостя? — шально глядели глаза потемнев­ шие, сбились на бок волосы, уложенные рыжим узлом на голове.— Иль дня не можешь прожить без меня?— прильнула к нему, нахолодевшему, большим сильным телом.— Дай согрею бедолажного, небось драгоцен- ная-то супруженька, красавица-дворяночка, и согреть путем не умеет. чМ.ефодий Игнатьевич с трудом освободился из ее объятий. — Отстань, Сашка, не липни... — Ох, да как же не липнуть? Посиди-ка цельный день одна-одине- шенька, то ли будет?..— Вскинула голову, горделивая.— Вот заведу по­ любовника пожарче... Чё, не посмею? Иль не баба?.. .— Заводи. Мне-то что?.. Его и вправду не очень трогало это, для него важнее другое... чтоб имелось место, где можно отдохнуть душою и телом и хоть на минуту стать тем, кем наверняка был бы, если б не дело: тихим и незлобливым мужиком, которому отпущено от бога жить мирно, не сквернословя и не обижая себе подобных. К тому ж Мефодий Игнатьевич знал, что его сожительница едва ли заведет полюбовника: не такая женщина, чтоб размениваться... Впрочем, кто скажет? Чужая душа — потемки, в это он твердо уверовал, потому как и в своей собственной по сию пору не ра­ зобрался. Вдруг да и найдет, и тогда бог весть что может вытворить... Студенников зажмурился от удовольствия, оглядывая просторную комнату, стены которой оклеены темно-желтыми обоями. Прозрачный свет канделябров, сливаясь с тусклыми дневными лучами, пробивающи­ мися сквозь зашторенные окна, создавал приятный розовый полумрак. Подсел к столу, на котором стояли винные бутылки в золоченых ва­ зах, фарфоровые чаши с желтобокими китайскими яблоками. — Давай, Сашка, выпьем,— сказал, разливая вино в хрустальные рюмки.— Душа затомилась глядеть на генерал-губернатора и его слуг. — Чё, шибко сердитый?— встревожилась. — Если бы!.. Нет, тут другое... Ума, по-моему, недалекого, приехал с инспекцией, а ни в чем не разобрался. Везет России на сановных дура­ ков! , — Ты поосторожней на слово, миленочек. Слово-то не воробей, не зря сказано. И прибрать могут, приласкать, не гляди, что Студенников. — Донесешь? — Ой, дурачок, и не совестно? Я о том, значитца, что у властей ухи- то везде, и надо бы остерегаться. — Я тоже власть!— рассердился. Но она сделала вид, что не услышала, обняла за шею, запела: Ямщик лихой, он встал с полночи, Ему взгрустнулося в тиши, и он запел про ясны очи. Про очи девицы-души... Вот за что она и нравилась, за то, что умела бог знает как уловить малейшую тревогу в душе и, как пепел после пожарища, развеять по ветру, и тогда всякий раз становилось легко, и он с благодарностью смотрел на нее... А потом была любовь, жаркая и страстная, она словно бы делала его сильнее, заставляла пускай и ненадолго забыть, что ему скоро сорок, а это уже, хочешь того или нет, возраст, когда ни о чем другом, как только о деле, уже не думается. Ах, отчего же не думается? Нет же, нет... Мефодию Игнатьевичу много чего хочется, в том числе и любви, той са ­ мой, которою одаривает Александра Васильевна. С нею он чувствует себя крепким и уверенным человеком, и этому человеку немало отпуще­ но от бога и, если он пока по какой-либо причине не сделал всего, то в