Сибирские огни, 1989, № 1

и не только, между прочим, в творчестве начинающих. Давление застойных тенден­ ций испытали на себе художники разных поколений. Но если у тех же «сорокалет­ них» (я уж не говорю о литераторах, как личность сформировавшихся в предвоенные и военные годы) был, в противовес их сов^ременному, некий изначальный духов­ ный базис, опирающийся на вековой уклад и традиции народной жизни, по которому, как по эталону, можно было сверять теку­ щее бытие, то у писателей более поздних призывов такого альтернативного базиса не имелось. Они были детьми своего вре­ мени, и большинство из них другого до не­ давних общественных перемен попросту не знали. (Кстати, если уж приспела нужда непременно как-то обозначать поколения, дабы отличить их одно от другого, то я бы назвал литераторов рождения 50-х годов «детьми застоя». По крайней мере, ближе к сути и не столь казенно-статистически, как все эти «сорокалетние», «тридцатилет­ ние»...) «Наше поколение, родившееся в пятиде­ сятых, входило в самостоятельную жизнь с «расщепленным» сознанием: слышали мы одно, видели — другое,— говорит о себе и своих сверстниках один из наиболее ныне известных представителей этой генерации, новосибирский прозаик Михаил Щукин и поясняет, что им, «детям застоя», не дало окончательно сбиться с верного граждан­ ского и нравственного курса: — И если мы все-таки не расшибли свои головы о лед безверия, то помогла в этом честная лите­ ратура. Она говорила нам правду о не­ простом времени, она учила жить достой­ но, а нас, кто набрался нахальства и риск­ нул сесть за чистый лист бумаги, учила еще и быть честным перед этим листом» («Мо­ лодая гвардия», 1987, № 9, с. 285). Но, уны, учила-то чаще всего не эта, по- настоящему честная и достойная литерату­ ра. Не только на неискушенных читателей, но и иа многих пробующих перо гораздо более сильное, вернее — более массирован­ ное, влияние оказывала так называемая «серая» литература, которую бы я, по ана­ логии с широко бытующим нынче экономи­ ческим термином, назвал еще «теневой». Немного отвлекаясь, хочу заметить, что мы несколько упрощенно понимаем «серую» литературу всего лишь как бесцветную, художественно усредненную, нивелирован­ ную словесность, кото.рая опасна постольку, поскольку загораживает своей массой та­ лантливые произведения. Подобное пред­ ставление о литературной серости принижа­ ет ее реальную опасность, которая, на мой взгляд, глубже и серьезней. Схемы, штампы, стереотипы, готовые худо­ жественные решения и конфликты...— все эти внешние приметы «серой» литературы прекрасно известны; они настолько уже об­ рыдли, навязли в зубах, что и перечислять- то их лишний раз нет желания. Причем они не появились только сегодня. Они сущест­ вовали и двадцать, и тридцать лет назад. И тогда тоже вострили против них крити­ ческие перья. А штамп тем не менее (пере­ фразируем классика) существует — и ни в зуб ногой! Д аж е и процветает, став тонь­ ше, изощренней, современней. Невольно возникает вопрос: что же — де- сятилетияш! до многих и многих наших писателей не могут дойти такие очевидно­ элементарные веши? Выходит, что одно по­ коление глухих к слову, бездарных литера­ торов сменяет другое — и в том вся причи­ на? Но вот что любопытно. При всей сво­ ей унифицированности, едва ли не каждое произведение «серой» прозы содержит, помимо того, и действительно яркие, худо­ жественно сильные страницы, а это гово­ рит за то, что дело, видимо, не только в неискоренимой бездарности авторов таких книг. Если даже бегло взглянуть на историю советской литературы, то без особого труда можно обнаружить, что ее взлеты и паде­ ния, в основном, совпадают с «оттепелями» и похолоданиями в нашей общественной жизни. Вспомним, какое бурное возрожде­ ние пережила литература после XX съезда партии. Нечто подобное, только, может быть, пока в меньших масштабах происхо­ дит и сейчас. А между этими пиками за­ стой как и во всех с ^ р а х нашей жизни. Застой, ставший отличной питательной сре­ дой для корыстного приспособленчества. А с другой стороны — тот же застой как по­ литическая ситуация диктовал свои усло­ вия, а вернее — подминал под себя, под­ верстывал под свои догмы национальную культуру, превращая ее в ширпотребов- скую, массовую культуру, оторванную от народных корней и истоков. И, естественно, создавал свою эстетику, которая соответст­ вовала бы господствовавшему командно­ бюрократическому, догматическому стилю общественных отношений. Ну, а какая же бюрократия может обойтись без липкой паутины ограничений и регламентаций, ко­ торые обезопасивают ее существование, рег­ ламентаций, направленных прежде всего против демократии и свободы творческих поисков? Вот тут-то как раз очень становятся кстати удобные в идеологическом употреб­ лении разного рода схемы и стереотипы, с помощью которых бюрократическая олигар­ хия небезуспешно воздействует на массы, навязывая им свое, необходимое ей, пред­ ставление о моральных и нравственных ценностях. Ведь все эти ЧП и авралы, но­ ваторы и консерваторы, картинные передо­ вики на лубочном социальном фоне, герои­ ческие первопроходцы, купающиеся в ро­ зовых облаках туристской романтики и эк­ зотики, все эти любовные, семейные, да, впрочем, и военные, и историко-революци­ онные штампы, которые буквально навод­ нили нашу литературу последних двух де­ сятилетий, имели и имеют одну главную цель — отвлечь от правды и противоречий реальной жизни, ее горячих проблем. Разлагающее действие такой, с позволе­ ния сказать, эстетики не могло не сказать­ ся на творческом становлении начинающих писателей. Тем более что, в отличие от под­ линных культурных и художественных цен­ ностей, которые нередко тщательно скрыва­ лись и замалчив.ались, подсобная эстетика бюрократизма широко пропагандировалась и тиражировалась, подкреплялась некото­ рыми солидными в области искусства и ли­ тературы именами и авторитетами. На эту эстетику работала и издательская машина, которая, как и любое другое производство в годы застоя, всецело зависело от команд­ но-бюрократического диктата.