Сибирские огни, 1989, № 1

та в военном тылу. Для многих и многих она не закончилась с победным салютом. «Нас еще догоняют осколки — острозубые волки войны»,— сказал в одном из своих стихотворений новосибирский поэт Иван Краснов, и нельзя не согласиться с ним, ви­ дя, как редеют с каждым годом ряды вете­ ранов, выкашиваемые фронтовыми ранами. Но не только бывших солдат «догоняют» военные осколки. В том убеждаешься, проч­ тя горький рассказ Николая Шипилрва «Ночное зрение» («Ночное зрение». М., «Молодая гвардия», 1986). В центре рассказа десятилетний мальчик по уличной кличке Санька Облезлый, при­ ехавший с родителями с Курильских остро­ вов. Он болен белокровием. Откуда такая напасть, догадаться нетрудно, если вспом­ нить атомную бомбардировку городов Япо­ нии (Курилы отделены от нее небольшим расстоянием). Родившись в середине соро­ ковых (а действие рассказа происходит где- то в середине пятидесятых), Санька Облез­ лый стал еще одной жертвой войны — жертвой бессмысленной, несправедливой. Санька знает, что он обречен, остро ощу­ щает трагизм своего положения. Он собира­ ет на свалках утиль, оставшиеся с войны медные гильзы и копит на... собственные похороны. Блажь? Чудачество? Но вот читаешь сце­ ну, где как-то по-стариковски мудро ведут между собой разговор бывший фронтовой разведчик, пастух Проня, у которого, чу­ дом уцелевшего, погибла на войне вся семья, и Санька Облезлый, и начинаешь по­ нимать, что нет, не чудачество — скорей, мужественная подготовка к неизбежному ра­ но повзрослевшего и духовно возмужавше­ го, хотя и юного по возрасту, человека. Разговор этот и сам по себе стоит того, чтобы к нему прислушаться, ибо в сути сво­ ей он о самом важном, общечеловеческом: о добре и зле, мнимой и подлинной красо­ те, о справедливости, наконец. «...Почему не одним и другим поровну? А? А то ведь одним — все, а другим что? Один и лицом красив, и талант имеет, а другой — нос картошкой, глаза горошкой... Вот оно, счастье-то, ему и не по нюху, не по глазам. Чем же он, брат Шура, некрасив? Кто ее образовал, красоту? Ты ее, милую, в стан­ дарты ли, в ГОСТы ли загнал? Или я? Нет, Шура... Правильная красота — добрая...— рассуждает Проня и делает пусть не ахти, может быть, какой оригинальный, но впол­ не соответствующий его и Санькиному ми­ роощущению вывод: — Жила бы красота с сердечностью — все бы спасла. Вот и вся химия, сынок. Хоть множь, хоть дели... Дал нам предок жизнь — живите, радуйтесь, молитесь брат на брата». Трагизм Санькиной судьбы особенно рез­ ко очерчен на фоне физически здорового и нравственно безмятежного детства его сверстников, в частности, героя-рассказчи- ка. Однако контраст этот нужен автору совсем не для того, чтобы подчеркнуть не­ мощность и убогость Облезлого. Напротив, им скорей подчеркиваются недюжинная духовная сила мальчика, недетская зре­ лость его души. Вольно или невольно Сань­ ка оказывает влияние на сверстников. Сказывается оно хотя бы в том, что ребя­ тишки с его улицы, до поры пренебрежи­ тельно относившиеся к Облезлому, узнав о переживаемой им трагедии, вскоре и са­ ми начинают копить деньги, чтобы... «от­ дать Санькиной матери для поездки на ку­ рорт», где есть надежда его вылечить. Впрочем, нравственное влияние Саньки Облезлого’простирается гораздо дальше той детской поры. «И поныне бессонными ноча­ ми я мучаюсь мыслью о том, почему созна­ ние общего горя роднит людей, а общее благоденствие разделяет с природой и себе подобными?..»— с высоты прожитых лет размышляет через многие годы герой-рас­ сказчик, и стоит, «стоит в его памяти Сань­ ка Облезлый, который копит на собствен­ ные похороны». Раз уж речь зашла о теме войны в со­ ветской литературе, хочу поделиться вот каким наблюдением, возникшим при чтении прозы о «военном детстве». В произведениях этого тематического пласта семейные отношения подчинены весьма жесткой схеме: отец (воюет или погиб смертью храбрых) и мать (самоот­ верженным трудом делает все для победы) являют для детей своих непременный обра­ зец мужества и душевной стойкости, мо­ ральный и нравственный пример. Са­ мо же содержание семейных связей, как правило, авторами таких произве­ дений опускалось либо представлялось в безоблачных тонах. Делалось это, ра­ зумеется, с благородной целью сохранить цельным и прекрасным образ поколения, которому все мы обязаны своим нынешним мирным существованием на земле. Подоб­ ная идеализация помогала оставить в не­ прикосновенности концепцию безусловного духовного величия советского человека, вы- сгоявшего и победившего в борьбе с лютым врагом. Стереотип оказался живучим. Давно уже мирное время ставило свои нелегкие вопро­ сы, а литераторы, пишущие о начальной по­ ре человеческой жизни, все еще продолжа­ ли жить эстетическими категориями, сло­ жившимися в прозе о «военном детстве», словно не замечая, как меняется, все более ослабляясь и разрушаясь, первичная ячейка общества. Не последнюю роль сыграл здесь св'оеоб- разный этический ограничитель. Долгое вре­ мя как нечто само собой разумеющееся счи­ талось, что, поскольку детство, семья форми­ руют человека, дают ему направление, по­ стольку, как бы там хорошо или плохо ни было, о нем, об истоке своем, и говорить надо только в светлых тонах, дабы не за ­ мутить, не осквернить его. Инерция такого представления была настолько сильна, что иной взгляд, иной подход к изображению взаимоотношений в семье казался едва ли не кощунственным. Помнится, лет восемь назад один из пер­ вых рассказов Т. Набатниковой «Тебя от ранней зари» шокировал именно таким вот, пронизывающе-жестким, как рентген, взгля­ дом героини на свою прозябающую семью, где отец и мать сосуществуют друг с дру­ гом по привычке и тягостной необходимости. С завидной твердостью молодая писатель­ ница обнажила скрытую за коростой внеш­ них приличий, фальши и притворства опу­ холь взаимного отчуждения родителей ге