Сибирские огни, 1989, № 1

лицейской управы и очутились на тихой, безлюдной в эту минуту улочке. Пересекли ее, долго брели задворьями, озираясь по сторонам, и даж е оказавшись у рабочих бараков, приземистых, почернелых, задами упи­ рающихся в таежную неоглядь, и малости не помедлили, хотя день назад Христя так и полагал, что в случае чего здесь и переждут; «Свой брат, не выдаст...» А нынче другое, нет мочи остановиться, оглядеться, прийти в себя, страх мает, липкий, знобящий, при желании и потрогать можно ру­ ками, чтоб потом пуще забояться. Вот такое чувство... И не только у Филимона, тут вроде бы все ясно, с малых лет привык жить в страхе, сначала батяньку боялся до смерти: крут, чуть что не по нему, хватался за вожжи... Дело прошлое, однако ж и то помнит Филимон, как однажды пришел батянька с монастырского поля, а матушка чего-то скажи впере­ кор, и так-то был темнее ночи, а тут и вовсе почернел, схватил матушку за косы, выволок на подворье, бил смертным боем, а потом велел взять лопату и погнал ее впереди себя, как безмозглую животину, через всю деревню к старому, подле березовой рощицы, у сибирского тракта, на пригорочке, кладбищу. Как пришли, велел матушке копать могилу, а сам стоял и усмехался черно... И копала матушка, обливаясь слезами, и про­ сила себе смерти. И Филька был возле них, малой вовсе, под носом мок­ ро, скулил: — Батянька, батянька, не убивай мамку! Не убивай! Суров батяня и к людям неласков, оттого и смерть принял неладную: вдруг загорелась заимка на монастырском выгоне, где ночевал батянька, со всех сторон занялась разом и уж не выбраться из огня... Потом Фи­ лимон, вошедший в лета и девку себе подыскавший, не красавицу, нет, однако ж и не последнюю на деревне, по достатку своему, долго ходил с матушкою по пожарищу, косточки обгорелые искали да собирали их в черную домовину, которая стояла тут же... Схоронили все, что осталось от батяни, год спустя женился Филимон, взял монастырское поле, свое- то слабое, у самого Байкала, на ветру, что посеешь, то и пожнешь, стал работать... Все бы ничего, да матушка умом тронулась, вдруг подымется посреди ночи и выбежит на подворье, простоволосая, и все шепчет, а то и на пожарище убежит; протоиерей, настоятель монастыря в По- солье, велел в другом месте строить заимку, а эту бросить... Очутится на пожарище, запустит ладони в золу и смеется: «То и осталось от тебя, Афонька, пыль... А грозился попервости меня извести. Ну нет! Я попро­ ворнее оказалась...» Долго, до глухой ночи сидит на земле и глядит вокруг себя безумными глазами, но, случается, заплачет, подвывая, на­ чнет рвать на голове волосы. Слухи поползли по деревне: Филька де с матерью извели отца,— и уж до самого старосты дошли, а старосту Лохов боялся не меньше, чем батяню, и все же думал, пронесет: в чем он повинен, слухи-то пустые?.. Но староста как-то пришел на лоховское подворье, стал спрашивать сна­ чала у Филимона, а потом и у матери, не глядя, что безумная... И глаза у старосты были злые, но пуще того сделались злые, когда матушка не­ ожиданно подскочила к нему, с минуту пристально вглядывалась в ши­ рокое, с длинной черной бородою лицо, спросила: — Ты жив, Афонька, не сгинул? Беда-то... беда-то... Сказала и пошла по подворью, слабая, немощная, стебелек, увядший раньше времени, а скоро упала на землю, воя. — Ишь как кровь-то мучит,— суровея, сказал староста.— Ишь как... — Д а ты чё? Чё?.. Ни тогда, ни теперь Филимон не мог объяснить, как случилось, что он схватил старосту за ворот, притянул к себе и ударил в скуластое, с маленькими злыми глазами, такое ненавистное в ту минуту лицо. А по­ том еще, еще... И откуда силы взялись, ярость, разошелся, и все-то ни­ почем. Наверно, староста смог бы совладать с Лоховым, был крепче, сильнее, но не ожидал от парня этакой прыти и растерялся, всего-то не­ умело уворачивался и бормотал: /.¾¾— Ты чаво, паря? Чаво?.. Д а я ж засажу тя, сукиного сьгаа, в ката­ лажку. Д а я к властям.„