Сибирские огни, 1988, № 12

— Дело есть к тебе. Колесников как раз допрашивал фото­ графа Понькина и попросил часик повре­ менить. Сначала фотограф был заперт в камеру — для острастки и психологического дав­ ления. Когда закрылись окованные толстым ж е­ лезом двери и лязгнул громадный засов, у Понькина подогнулись колени и он еле докондыляя до скамьи в темном углу. Он сел, обхватил голову руками и почувство­ вал себя совсем неважно. В его могучем теле была совсем маленькая душа и она замертвела от ужаса. Ермил был твердо и окончательно уверен, что дальнейший его жизненный путь пролег через лагеря и тюрьмы, и сам на себе он поставил жир­ ный крест. Ему уже ничего не надо. И ни­ чего не жаль. Удивительно; при более позднем анализе этих роковых событий Ермил честно признался себе, что ни разу в камере не вспомнил про бесценную ко- ханиую свою Розу, из-за которой, собст­ венно, облысел на нервной почве и превра­ тился в мелкого барышника. Понькину показалось, что на дворе уже вечер, а может, и глубокая ночь, но про­ шло не больше часа. Это время Колесни­ ков потратил на то, чтобы побриться элек­ трической бритвой и почистить сапоги — короче, привести себя в уставной вид. Лейтенант не особо уповал на успех — у Колесникова не было никаких веских фактов — одни догадки и предположения, поэтому он собирался просто малость сбить спесь с этого дельца, припугнуть его. Ло­ гичней всего было заподозрить любовную интрижку, но ведь шел Понькин со сторо­ ны балкона — способ не совсем обычный для хахаля, назначившего свидание. Если уж промеж ними мир да согласие, почему бы Понькину не иметь ключ? И потом не верилось, что Мария польстится на такого обормота. «Черт их знает, с другой сторо­ ны, — думал лейтенант. — Пути господни неисповедимы». ...Ермил протиснулся в кабинет бочком, его круглый лоб был усыпан потом. — Садитесь. — Премного благодарен, я насиделся. — Уже насиделся? Понькин уловил страшный намек и по­ корно опустился на предложенный стул. — Много мне дадут, товарищ лейтенант? — Это решит суд, — ответил Колесников и воздел глаза к потолку, чтобы не улыб­ нуться. — Я все скажу, как на духу, товарищ лейтенант! — Гражданин лейтенант, между прочим. — Простите. Колесников, боясь растерять преимуще­ ство, обретенное так неожиданно, подвинул фотографу жидкую стопку бумаги и ручку. — Ручка у меня есть, гражданин лейте­ нант. — Подробней излагайте. — Все изложу, ничего не укрою! — Суд учитывает чистосердечное приз­ нание. — Я про то слыхал, ...Ермил Мэкеевич Понькин начал с Кра­ сноярска, где он вел рассеянный образ жизни и тщетно дожидался, когда на гори­ зонте мелькнут для него алые паруса. Пи­ сал фотограф проникновенно и жалобно. чтобы на суде сердобольных заседателей пронзило сочувствие. Сперва пошел в тор­ ги дом, и солидная сумма, вырученная за него, истаяла, как снежный ком: жена Ро­ за купила колье и сережки, ела она све­ жую рыбу, шоколад и дорогие конфеты «Мишка на севере». Понькин же питался в столовой, тратил полтора рубля в день на харч и латал дыры на рубашках суровой ниткой. Лишь иногда, для снятия нервной нагрузки, он позволял себе выпить пол- литра водки с пивом и пельменями, но после такого шика мучился угрызениями совести. Уже в Топольках родилась про­ клятая мысль о «Волге», и тут, как назло, подвернулась американка, жестокая иску­ сительница, продукт монополистического капитала. Понькин без обиняков признался, что боится этой холодной бабы пуще черта и потому выполнял все ее указания. Обви­ няемый обращался к суду с просьбой учесть одно весьма немаловажное обстоя­ тельство: преступление было подготовлено исподволь всепоглощающей любовью, ко­ торая выше его сил, несмотря на то, что моральный облик его жены не заслужива­ ет, если разобраться, доброго слова. Мы приводим здесь исповедь фотографа в вольном изложении: иначе на нашего героя легло бы еще одно темное пятно: Ермил был абсолютно безграмотен, по­ скольку закончил лишь среднюю школу. Лейтенант Колесников несколько раз вы­ ходил из кабинета по делам, а фотограф трудился в поте лица и с закушенным язы­ ком. Наконец он поднял голову от бумаги и хрипло сказал: — Я кончил. Колесников приказал подписать показа­ ния и катиться гюка на все четыре стороны — Понькин ему уже изрядно наскучил. — Мне можно домой!? — Куда же еще? Можно и не домой — к Ахмеду, например. Это уж ваши личные заботы. Фотограф покидал отделение — пря­ мой, как штык, и со сведенными лопатками: боялся, что сейчас ему выстрелят в спину, но никто так и не выстрелил. Перво-напер­ во Ермил побежал на берег, вскочил в свою лодку, шибким ходом доплыл до тай­ ника в заводи и сжег на костре свои бра­ коньерские сети — дополнительную улику. Домой он явился уже после обеда. Жена Роза лежала на тахте — немецкая, стоимостью пятьсот рублей — в неприлич­ ной позе, ела шоколад, обертки бросала на пол. Ела Роза деликатно, вяло шевеля сом­ кнутыми губами, она никогда не раскрыва­ ла рта — у нее были не очень красивые зубы, но имела аппетит чемпиона по под­ нятию тяжестей. Понькина иногда озадачи­ вала простая мысль; как можно этим ма­ леньким ртом заглатывать такое количест­ во пищи. И ведь, кроме того. Роза была средней упитанности и нерумяная. — Это ты, Эдик? — сонным голосом и для порядка осведомилась Роза, глядя в потолок стеклянными глазами. Понькина вдруг точно окатило кипятком изнутри, тотчас пришло великое облегчение и стало до чудного радостно и ясно. — А ну поднимайся, стерва! — Что? — Поднимайся, не то схлопочешь по уху, зараза! Меня Ермилом, между прочим, зовут. Ермил Макеевич Понькин я — за