Сибирские огни, 1988, № 12
он предложил два кресла в углу, стоявшие возле журнального столика на тонких чер ных ножках. — Редко вижу тебя последнее время. Все некогда тебе попроведовать учителя своего. Я ведь его в школе учил, да сердце надорвал с ними, варнаками. Врачи запретили в школе работать. — Серафим Карпович подмигнул Петру. — Водку-то сильно пьешь, Гавря? — В меру, Серафим Карпович! В меру. Петр впервые увидел, что Гаврила умеет смущаться и даже вроде краснеть. — Не очень хорошее все слышу про те бя. А это кто? — Серафим Карпович пока зал подбородком на Сисимова. — Друг- приятель? Тоже водку ведрами глушит? — Он совсем не пьет, он — положитель ный. Вы познакомьтесь. Петр пожал небольшую крепкую руку директора, который поглядел на него вни мательно и цепко карими своими глазами. Петр ему, кажется, приглянулся, потому что директор улыбался доброжелательно. — Рассказывай, Гавря, друг сердечный, как живешь? — А что рассказывать, вы и так в курсе. — Верно, в курсе. Догадьтаюсь, зачем ты ко мне припожаловал, — И зачем? — Будешь просить, чтобы я устроил тво его приятеля в гостиницу. Это — раз. — А второе? — Будешь просить еще, чтобы я позво нил в рыбинспекцию и похлопотал насчет работы. Ты же сегодня только надумал быть инспектором на Чуне. Тебе стало из- ветно, что твой бывший начальник взят на повышение аж в Красноярск. Правильно? Гаврила прикрыл рот и почесал щетину на подбородке. — Все в точности, Серафим Карпович! — Ты с сегодняшнего дня решил жить по-новому — хорошо задумал жить. Так? — Точно! А почему я на том остановил ся? — Вот этого сказать не могу, Гаврила, если честно! — То-то и оно, тут вы спасовали, Сера фим Карпыч! — Гаврила радовался как ребенок тому обстоятельству, что учитель дальше ничего не разгадал. — Не все и вы знаете, Серафим Карпыч! — Я не провидец, милый! — Вы, наверно, и про меня можете что- то сказать? — Сисимов поднялся с кресла и взял со стола директорскую пепельницу. — Можно курить? — Можно, — Серафим Карпович сцепил перед собой сильные руки с длинными пальцами, рассматривая Петра неназойли во и с добротой. — Скажу маленько. Вы — чудак. Чудаки, известно, украшают мир и их, по моим наблюдениям, становится все меньше. — Почему же их становится меньше? — В наш рациональный век чудаком быть очень накладно, почти невозможно. — И почему же? — Видите ли, рациональный уклад тре бует стандартизации, и личность, которую невозможно втиснуть в рамки, вызывает подозрение, даже ненависть. И беспри чинную. На вас соседи жалоб не пишут? — Нет. — Может быть, — Петра вдруг осенил и он сказал: — Вы проницательный чец век, но вы ни за что не догадаетесь: я гу усмирить американку, миссис Уокер, о станет тихой и сразу запросится домой, — Что для этого нужно? — Полчаса доверительной беседы с ц дам. Наедине. Она из Штата Миссисив посмотрите, пожалуйста? Директор открыл голубую папку, лежл шую на уголке стопа, надел очки и чер, минуту кивнул с заметным удивлением: из Миссисипи! — У меня такое впечатление, — всл) раздумывал теперь директор, — что э: почтенная дама играет спектакль, тян( время. Ей нужно пожить здесь еще, хо: срок круиза уже кончается. Она прекрас* осведомлена, что Земля имеет форму ц, ра и что слонов у нас нет. — Через час я буду точно знать, заче, она тянет время, — торжественно сказ| Сисимов. — Вот даже как! — Ты, Петька, мозгу не пудри, растоь куй нам свои соображения по уме! . встрял в разговор Гаврила, слегка обеспс коеиный уверенностью приятеля. — Отложим эту операцию до заатр молодой человек, утро вечера мудрене, — директор вызвал секретаршу, веле тотчас же предоставить ему завхоза. 3« хозу, пожилому и скучному мужчине, был дано указание к вечеру очистить комн| тушку, занятую кастеляншей, и поселить нее товарища Сисимова. — Отдайте п* порт, молодой человек, вечером найде: Ивана Ивановича, и он все обладит. Веч| ром меня не будет на месте. Потом директор занялся Гаврилой . позвонил в рыбинспекцию. Начальника о называл Гришей и просил быть к Жилин снисходительней: велика важность — з: местителя алюминиевой мордушкой наве; нул! — Твоего заместителя давно гнать над: Уже гонишь? Ну, вот. А Жилин, он хоть расхристанный, грубый, но по уме (Гаврил при этих словах завертелся в кресле, ело: но ощутил под собой ежа), он порядочны человек по сути своей и нелегкий сво крест понесет честно. Грамотный, десять летку закончил. — Серафим Карпович пе косился на Гаврилу и сказал в трубку: . Короче, я ручаюсь. Моего слова разве ьл: ло? Ну вот. Да мотор дай ему новый к ло( ке, чтобы не мучился, не то и тебя мор душкой навернет, это у него просто. - Серафим Карпович положил трубку осте рожно и аккуратно. — Иди, устраивайс: хватит воду мутить, болтаешься, как оди нехороший предмет в проруби. — Виноват, Серафим Карпович. Спасиб: Все будет по уме. — Рыбачить-то поплывем осенью? — То как же! Ахмед, вы да я. И по стреляем. — Стрелять — не люблю. В войну н: стрелялся. Ну, мне некогда, ребятки. Встро тимся еще. — До свиданья, Серафим Карпыч! — Это оттого, что вы — чудак тихий. Чу дак в себе. В вестибюле Петр позвонил лейтенант Колесникову и поинтересовался, когда то будет свободен:
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2