Сибирские огни, 1988, № 12

Николай КОЛМОГОРОВ г. Кемерово СЕВЕРНАЯ БАЛЛАДА Мне двадцать лет. Волненьем синих гор светло теснятся северные дали! Весна. Я верную двустволку взял, шагнул за дверь — вся тундра предо мною! Иду по мхам. Прозрачные жгуты ручьев и рек свиваются в пространстве. Шум птичьих стай по воздуху летит. И патронташ мне тело тяжелит. Вперед, вперед! И скрадывать я начал вдоль озера утиный табунок. Прицелился. Спустил стальной курок — и дробью над водою звездануло! Убил! Убил! — и ринулся быстрей по мелководью, и достал добычу, разглядываю, радуюсь, горжусь: вот, мол, пустяк, а все-таки — приятно... Мне двадцать лет. И чувствовать отрадно себя мужчиной. Столько уток здесь я настрелял, что тяжело от ноши! Пора домой. Остался лишь патрон, заряженный на всякий случай пулей: все может быть! А частый небосклон слепит глаза незаходящим солнцем — нет ночи, даже ночью длится день! И длинная за мной шагает тень... Как вдруг — о это вздрогнувшее слово! — из-за какой-то кочки впереди журавль вскинулся, бежит калекой, крыло по тундре жалко волоча... Что, что там с ним! Да это же подранок! Поймать! Спасти! Но как его поймать! А он приостановится и дальше, все дальше убегает за кусты. И не поймать, конечно, не спастм_ Я человек. Так буду милосердным: зачем безвинно мучается он! Добью скорей и прекращу мученья — так будет лучше птице и душе!... Стволы блеснули. Этого решенья мне никогда не изменить уже! Я выстрелил своей последней пулей и подошел. Он все еще дышал, но с ненавистью глянул, встрепенувшись, в Алое лицо и, задрожав, затих._ Ножом долблю могилу в мерзлоте, похоронил, а легче мне не стало... Пора домой. И только шаг шагнул — гнездо увидел: в сирой наготе меж кочек затаилось и лежало сплетенье веток, пуха и тепла, а в нем яйцо... И душу обожгла внезапная, жестокая догадка: он отводил, а я его убил!.. А по-над тундрой посвист новых крыл: летят, летят и радугою перьев о воздух опираются легко все новые и косяки, и стаи измученных дорогой, но счастливых и дотянувших до отчизны птиц... Домой! Домой! И крякают озера, клекочут выси, хоркает кедровник, горн лебедя вдруг слышится вдали... Домой! Домой!.. Но свеж перед глазами среди волненья синего простора сырой бугор оттаявшей земли. Нет легкого хлеба, а легкий — не хлеб. От зрелища неба никто не ослеп. От хлеба до неба — рукою подать, но мыслям меж ними всегда трепетать. Веками побоищ, горбами труда оплачена эта земная страда; там зрению звезды открылись навек, где зверя в себе одолел человек! Когда, распрямившись, впервые он встал, он вышел в пространство, он руки познал! И пот одоленья, упавший со скул, тяжелою солью на хлебе блеснул. Анатолий КОБЕНКОВ г. Иркутск РЫБАК Как только он выйдет, его облака облапят и дали морские облепят, и вздрогнет душа его, ибо рукам волна сообщит через удочку трепет; и вспыхнет покой на лице рыбака, и станет оно поэтическим, ибо начнут говорить в микрофон поплавка по-своему — птицы, по-своему — рыбы...