Сибирские огни, 1988, № 12

ужасом наблюдая, как «выброс ползет по реке гигантской гидрой, ползет, сметая на своем пути все живое, и никто, никакая человеческая сила в мире не способна ее остановить». Вина человека изымает из всех его дея­ ний высокий, героический смысл. Инспек­ тор Бабушкин бросается в пионерский ла­ герь — спасти, предупредить, остановить. Вброд переходит разлившуюся реку, не умея плавать. Но лишь жалкой и неловкой выг­ лядит среди бурлящего потока его «стран­ ная, расхристанная, похожая на обсосанную конфету фигура» в легкомысленной курорт­ ной шапочке, с галстуком, болтающимся на животе... И не успокаивает «хэппи энд» повести. Авария устранена. Природа тяжело и над­ садно восстанавливала себя, истерзанная и распятая. Робко оживал ручей Есаулка — «живая, трепетная жилка на теле земли». Природа зализывала раны. Но в странном зыбком мерцании уже становилось видно, «как вновь, пока еще очень слабо задер- нировала подновленная Дамба, тугим коль­ цом охватившая гигантское свинцово-чер­ ное зеркало гидроотвала». Как знак новой беды. И предостережением звучала повесть... Заметим, что создание производственной прозы «от человека», прозы обобщенной, онтологической — это не открытие Р. Ки­ реева, Б. Маканина, Б. Мазаева. Это воз­ вращение к забытой традиции. К н о р м е . Бспомним недавно опубликованные романы А. Платонова «Ювенильное море», «Котло­ ван» и А. Бека «Новое назначение», напи­ санные в 30-е и бО е годы. Б них запечат­ лено мировидение, мирочувствование чело­ века той эпохи, которую принято называть сталинской. Несомненно, что путь через обобщение, через выход на бытийный уровень — далеко не единственный для «производственной» прозы. Есть и другие — и перспективные, и тупиковые. Б частности, явно неудачна попытка С. Есина показать производствен­ ный конфликт, как говорится, изнутри. Его повесть так и называлась: «Производствен, ный конфликт». Участники конфликта — директор фабрики, инженер по снабжению и сбыту и парторг как на духу выкладыва­ ют читателю, что ощутили, подумали, по­ чувствовали и т. д. Естественно, сразу же возникает вопрос: чего это они вдруг так разговорились, как на смертном одре? Что их сподвигло на исповедь? Тем более, что автор не делает попытки хотя бы формаль­ но обосновать это выворачивание наизнан­ ку трех человеческих «я». Очень трудно в это поверить в век закрытых людей. А может, герои не говорят, а думают? И нас как бы допустили подслушать их тайные мысли? Снова неувязка, теперь в форме повествования. Нет иллюзии достоверности внутренней речи. Предназначенная для се­ бя, она выпускает все, что является само собой разумеющимся. Неизбежны сбивы, повторы, перескакивания через уже извест­ ное. Так вьется человеческая мысль. Здесь же все изложено от и до, четко, по-оратор­ ски. Попытка уйти от схемы обернулась еще большей схемой и заданностью. Новизной материала интересна повесть Г. Медведева «Ядерный загар». Сам ав­ тор — инженер-энергетик, и «производство» выписано им досконально, со знанием дела. Говоря о его прозе, мы снова возвращаемся к спору о том, насколько конкретна долж­ на быть литература о производстве. Не ар­ гумент ли это с противоположной стороны’ (вспомним, что р. Киреев, Б. Маканий^ В. Мазаев сознательно уходили от детали)? И вновь появление «Ядерного загара» Г. Медведева делало спор беспредметным. Здесь сама конкретика поднимала повество­ вание до трагических высот. Из доскональ­ ного знания отдельного куста жизни воз­ никал целый мир. Оценивая первый вариант повести, Ва­ силь Быков писал автору: «Серьезно, значи­ тельно, ново. Что ново, это особенно важ­ но, тут Вы открываете новый материк в ли­ тературе и делаете это всерьез, с сознанием ответственности перед жизнью на земле...» Этим новым материком стал рассказ о бригаде ремонтников на атомной станции. Бригаде смертников. Им дано править «из­ держки лихого ядерного дела». Ремонтные машины где-то на опытном заводе. А реак­ тор должен работать! Допустимая доза облучения 5 рентген. Но будет явный пе­ ребор. «Неизвестно, сколько схватим,— с ус­ мешкой говорит один из «гвардейцев ядер­ ного ремонта»,— тут уж дай бог двумяста­ ми обойтись». Но официально будет заре­ гистрировано только пять. Негласный дого­ вор. И дозиметры будут оптические, со шка­ лой на 5 рентген. Оттого в душах, «запро­ данных ядерному дьяволу», закипает ка­ кое-то злое упорное чувство. Их задевает, что истинная доза будет скрыта. Ведь в этом отчасти и состоит их героизм. «Они принимали удар на себя в конечном счете во имя будущего, во имя мира на земле. Хотелось, чтоб об этом знали. Это же в большой степени и вызывало в них тайную гордость, поднимало на воображаемый пье­ дестал, позволяло высоко держать голову. Но... зафиксировано не будет... Слух, ко­ нечно, пройдет, легенда останется». Будет топтаться у входа ослабевший от страха, бледный дозиметрист, угодливо заг­ лядывая в глаза: «Две тысячи рентген в час... Как же вы, ребятки?» А «ребятки» вырезают из листового свинца костюмы и еще хохмят перед входом в ядерный ад: — Это тебе, Дима, чтоб наследственный механизм не спалить,— заботливо говорил Бася Карасев, старательно работая ножни­ цами по металлу.— Давай на примерку, герой! Он встал со свинцовой выкройкой в ру­ ках. Плавки приложили, обжали податли­ вый металл по форме тела. — Я стесняюсь! Го-го-го! Щекотно! — визжал Дима... — Ишо не все! Дай-ка я тебе пелеринку примерю! — Бася накинул Диме нагрудник, привстав на цыпочках. Обжал по форме гру­ ди. Подумав, просунул руку и обдавил сви­ нец на кулаке справа, потом слева. Полу­ чились выпуклости, похожие на женскую грудь. — Вот теперь в самый раз! — и все четверо разом захохотали. Дима кокетливо прошелся перед друзья­ ми, игриво вертя задом... А за чугунной трехтонной дверью не уни­ маются ревуны, «яростно мурлыча, будто скопище гигантских кошек», и воздух кажет­ ся мерцающим и струящимся. Не воздух, а смертельный для человека ионизированный газ. И оттуда надо извлечь «долгоживущие,