Сибирские огни, 1988, № 12

пеличностью. Выброшенный из цепочки, он наполняется ужасом перед жизнью». Потому отлучение от свиты для Мити — дртрясение, крах всей жизни. Всамделиш­ няя драма. Оказывается, что до сих пор Он жил, не испытывая ни в себе, ни на се­ бе никакого чувства более или менее силь­ ного. Теперь он задействован целиком, до самых-самых глубин своей натуры. Начи­ нается коловращение вокруг места в сви­ те. Пустого места! Вокруг пустоты. Но сам Родионцев этой пустоты не вндит. Пустое и главное стали равнозначны, потому что нет высшей точки, с которой можно было бы просмотреть жизнь целиком. Ее начало, конец,.. Все движется, коловращается в зам­ кнутом пространстве, тесном мирке, с уже сложившимися правилами и законами. Эти правила и законы усваиваются, вбираются, впитываются безоценочно. В этом тесном мирке, в этой ситуации для героев Макани- на — вся вселенная, все бытие. Люди си­ туации, как их называют. Люди без це­ лостной картины мира. В этом основа ос­ нов маканинского мировидения, то, что присутствует в его произведениях всегда, везде. То прямо проговаривается, разъясня- ется на ситуациях, судьбах, то незримо присутствует во «внутренней теме». Но присутствует неизменно. Жизнь героев В. Маканина раздробилась, раскололась на дни, которые не складываются в месяцы, месяцы не складываются в годы. Не жизнь — непрерывная линия, а жизнь — пунктир. День проживается от и до, и забывается. Связывать дни нечем, нет высшей идеи, смысла. Жизнь, состоящая из ситуаций. Из каждой ситуации лишь высасывается, выкачивается максимум всего и меняется «место стоянки». Та же мальгиновская фи­ лософия расчлененного арбуза. Столь раз­ ные Р. Киреев и В. Маканин выходят к одному. Значит, где-то здесь, в отсутствии целостной картины мира,— очень важный изъян нашего сегодняшнего существования. Но здесь ли искать истоки «нового бого­ искательства» Айтматова, Быкова, Астафь­ ева? Религия как-никак эту целостную кар­ тину мира давала. Пусть призрачно, ил­ люзорно, но объясняла, откуда мы, куда и зачем. И миф этот был необходим. Упо­ рядочивал бытие. Создавал видимость це­ лостности, единства. Определял место че­ ловека в мире. Что оставалось взамен? И как ощущает себя человек без целостной картины мира в сознании? Это трагическое ощущение В. Маканин остановил, запечат­ лел в своих Костюкове и Родионцеве. Как мы видим, производственная проза 80-х приобрела мировоззренческую весо­ мость (если понимать мировоззрение в его первоначальном смысле, где «мир» — все­ ленная, «воззрение» — взгляд длительный). Прозе «от проблемы» было явно не до то­ го. Длительно вглядываться некогда. Уста­ новка иная — чтобы ново и актуально. «Вселенная» ее интересовала меньше все­ го за пусками и домнами. Современная «производственная» размы­ ла все прежние представления, вобрав в се­ бя и исповедь, и философский роман, и социологическое исследование, и... Мы даже имеем феномен «производственной» прозы, написанной по законам «деревенской». Сов­ мещение несовместимого. Прежние край­ ности, антимиры сошлись... Как это было в повести В. Мазаева «Дамоа» («паш сов­ ременник», 1986, № 8), где ставились проб­ лемы нарушения мировой гармонии, при­ родной целесообразности. Кроме того, вся повесть была выдержана в распутинской манере с традиционным замкнутым «малым миром», в котором решались бытийные воп­ росы. И «малым миром» была дамба, где случилась авария: «Вал ядовитой промыш­ ленной жижи выплеснулся на поле... воро­ новым крылом покрыл реку, с размытого свинокомплекса пахнуло опасностью эпиде­ мий» и т. д. Здесь, в «малом мире», В. Мазаев решал художественную задачу традиционно. Бы­ ла экстремальная ситуация, которая про­ веряла людей на «самое-самое», высветила, «кто есть кто». Бежал с объекта начальник цеха Куклин, бежал спасать собственную дачу-Главврач санэпидемстанции Перепел- кина, «нервная женщина с веснушчатыми руками и бледной помадой на губах, вызы­ вавшая у всех легкое раздражение»,^ ока­ зывалась одной из немногих, кто действи­ тельно болел за дело искренне и пытался предотвратить беду, инспектор роно Бабуш­ кин бросался в бурлящий поток, чтобы пре­ дупредить об опасности пионерский лагерь... Но далее автор раздвигал тесные рамки «малого мира», выходя на бытийный уро­ вень, говоря о вселенской вине человека, уже утратившего слитность с миром, раз­ рушавшего гармонию... Некогда органичная часть природы, человек становился отторг­ нутым ею, чужим и чуждым ей существом. И в повести возникал отдельный от чело­ века мир, где были река, солнце, луна, дам­ ба, город, завод... Где все двигалось, и^е- велилось, коловращалось по каким-то не­ ведомым, неподвластным человеческому ра­ зуму законам, где человек не был ни царем, ни богом. Куда он даже не был допущен как недостойный. И над всем этим отдельным от человека миром зависла луна — «безмолвно-насторо­ женный, холодно-мерцающий, расписанный тайными кабалистическими знаками лик» Образ, поднятый до символа. Всевидящее око, Судия. И в полосу лунного света по­ падали герои повести. Просыпалась среди ночи жена первого секретаря горкома Кар- жавнна («как будто на веки ее легли чьи- то холодные пальцы»), просыпалась с пред­ чувствием непоправимой беды. На объекте дежурил ее муж, в катастрофе на дамбе была и его вина. А где-то входила в ядови­ тую реку ничего не ведающая дочь Каржа- виных Зойка. Дамба открывала свой зло­ вещий счет. В холодном мертвенном свете луны на Земле копошились люди — провинившиеся насекомые. «В узкой щели дамбы... шевели­ лось с глухим ворчанием нечто живое, гроз­ ное, маслянистое, неукротимое в своей ос­ вобожденной ярости. Люди и техника... в спешке и бестолковой суете что-то пыта­ лись спихнуть или скатить на горбящуюся спину этого живого чудовища... Все это, на миг вспоров тугую блестящую поверх­ ность потока, тут же исчезало без следа». «Джинн, вырвавшийся из бутылки»,— думает секретарь парткома Анохин. «Какая тупая, ужасная мощь!» — мелька­ ет у инспектора роно Бабушкина. И «всесильный» первый секретарь горкома уже не владеет обстановкой. С мистическим