Сибирские огни, 1988, № 12

сещать почаще НИИ, заводы и совхозы? Но... современное производство не освоишь и за год, дилетантские знание и внешняя ско­ ропалительная нахватанность в литерату­ ре, может быть, даже вреднее полного не­ ведения». Это сознательный уход. Снова по­ зиция. Но так легко договориться до того, что о сапожнике может писать только са­ пожник, досконально знакомый с тонкос­ тями сапожного дела, о портном — порт­ ной, и так далее. Само существование обобщенной прозы делало спор беспредметным. Не случайно Анатолия Шевкуту, автора многих произ­ водственных романов, так поразил фено­ мен «Гражданина убегающего» В. Макани- на,— об этом упоминается в дискуссии в «Вопросах литературы». Повесть о первостроителе создана авто­ ром, который сам первопроходцем не был. А своего героя предположил, угадал, «вы­ числил». И «вычисленный», угаданный ге­ рой полностью совпал с реальными знаниями A. Шевкуты, который сам 30 лет прорабо­ тал прорабом на стройке и пишет самую что ни на есть реальную, конкретную произ­ водственную прозу. В «Гражданине убегающем» подробнос­ ти, привязки, реалии значимы, но совершен­ но не важны. Из всей конкретики быта строителя-первопроходца автор ограничи­ вается лишь типовым общежитием и вер­ толетами, прилетающими раз в полгода. Вновь разреженное пространство, более, чем у Р. Киреева, разреженное почти до полно­ го вакуума. Конкретика лишь отягощает сюжет. Бытовая история сведена, стянута, поднята до уровня социальной притчи. По B. Маканину, притча — и есть очищение. «В притче,— утверждает он,— удивляет не вы­ вод, не финал и не мораль. Важно пустын­ ное место и некая расстановка сил и чувств в вакуумной этой пустоте. Побыть очищен­ ным — для этого и пишутся притчи». Созда­ нию этого разреженного пространства в «Гражданине убегающем» все подчинено. Конкретика сведена до минимума. Характе­ ры стянуты до знака. «Гражданин убега­ ющий» — модель поведения. Она очень чет­ ко видна на очищенном, разреженном про­ странстве. Павел Костюков постоянно бе­ жит: от жен, детей, знакомых, привязаннос­ тей, сложностей, от... устойчивого бытия. Промежуточность — его вечное состояние. Как первостроитель, он многократно на­ чинает все с нуля и никогда не прикрепля­ ется к месту, не пускает корней, не строит своего дома, ни в ком не продолжает себя. Остановившись на новом месте, он понево­ ле обрастает людьми, потом легко стряхи­ вает их и снова бежит «все равно куда, лишь бы подальше». И Костюкову тоскливо и муторно только от того, что «однажды люди начнут повторяться», мир тесен, это неизбежно, он с ужасом предчувствует «все учащающиеся эти повторы». А его пре­ следуют оставленные жены, дети... И Кос­ тюков представляется себе белой бабочкой, и дети неумолимо преследуют его с сач­ ком, их десятки и сотни его детей... А он бежит. Дальше... Дальше... Как можно дальше... И эта маканинская поведенческая модель становится приложимой ко многим жизненным ситуациям, и в высшей точке своего обобщения поднимается до сущност­ ной модели бытия. И эту модель поведения, эту формулу он вывел, вычислил, как ни па­ радоксально, на основе собственного жиз­ ненного опыта. Нет, строителем-иервопро- ходцем он не был! Но был в ситуации, к ко­ торой эта модель, эта формула прилбйсима. Ситуация барачного быта, в котор^бй вы- рос Маканин. У .Льва Аннинского («Струк­ тура лабиринта», «Знамя», 1986, № 12) чи­ таем: «Барак, порождение первых пятиле­ ток, жилье аврально-недолговечное, рассчи- тайное на сезон-другой, по стечению исто рических обстоятельств застряло в нашей жизни на три-четыре десятилетия. Барак стал колыбелью нескольких поколений — психологические результаты этого сказыва­ ются теперь, когда поколения выросли». Из этого барачного бытия, его перева- лочности, временности, промежуточности легко выводятся «граждане убегающие», люди неприкаянные, без чувства дома, без корней. Но барак — это еще и скученность, тес- нота, безындивидуальность, безликость, одинаковость, «коммунальное сознание»,— так точно определил этот феномен В. Бон­ даренко,— «когда общежитие становится не только образом жизни, но и образом мыс­ ли». Тут надо искать маканинского «чело­ века свиты». Автор сам хорошо объяснил эту поведенческую модель. В его хорошо известной повести «Голубое и зеленое» чи­ таем: «Люди, их-то именно и было много, на квадратный метр много,— тут-то и та­ ился феномен одинаковости... Люди, живу, щие в бараке, и не могли быть разными или слишком отличающимися при такой густоте на квадратный метр, они бы не вы­ жили, как не выживают деревья и целые подлески... Одинаковость — это и было прореживание в людях, это и было платой за тесноту... Их всех, живших в бараках... уже тогда тянуло к еще большему сгуще­ нию, к сгустку города, к часу пик в метро, к толчее у гастронома, а также к толпе перед футбольным матчем на кубок,— они уже тогда провидели логическое, будущее». И калькой барачному бытию видится «муравьиная жизнь» института «Техпроект», описанного в «Человеке свиты» В. Макани- на, густо населенного заурядными, средни­ ми, «среднестатическими» (Л. Аннинский) инженерами. Здесь Митя Родионцев пере­ считывает какие-то бесконечные сметы и стремится вырваться из общей безликости, одинаковости, всепохожести. Но слишком сильна привычка бежать кучей. И Родион­ цев может быть только при ком-то. И единицей он начинает ощущать себя, лишь прибившись к свите директора, заси­ яв отраженным светом. Он человек свиты — это его удел. И лишь это дает ему тонус в жизни, занятость, суетное, но значение, де­ лает активным, даже и нужным. И форму­ ла, найденная В. Маканиным, выведенная им из законов барачного общежития, стано­ вится общеприложимой. Прав В. Бондарен­ ко, утверждая, что «человек свиты Митя Ро­ дионцев всегда будет стремиться примкнуть к какой-нибудь стае — к воровской ли шай­ ке, в институтских ли междуусобицах, или же в литературных группировках, ему страшно обрести свободу, стать хоть ка­ кой-то личностью, так и тебя за воло­ сы куда-нибудь поволокут. Под крылыш­ ком у вожака всегда спокойнее даже про­ игрывать, даже унижаться, даже погибать. Человек свиты может быть только лакеем.