Сибирские огни, 1988, № 12

попрощавшись... И ушел, «как повествует легенда, не с пустыми руками». «Взгляд его, когда пальтишко брал, упал на глазок в двери. Быстро, с нехорошей улыбкой вы вернул его... Мормышкин, сунул в карман, а в дырку, которая образовалась, плюнул». Во всем неумерен был Ваня Мормышкин. И способности имел недюжинные — пол торы сотни изобретений было у него к трид цати годам, причем, на десяток из них имел авторские свидетельства. С тем и пришел в У ч р е ж д е н и е . Работать. Делать дело. О чем сразу же вежливо, но твердо заявил. Он же и установил, что все новшества на подведомственных заводах работать не мо гут. Липа. Требуется иное техническое ре шение, и свое предложил... Одним словом, «напролом пер в своем шахматном пальтиш ке». Картонным мечом махал. Не считая, «сколько тысяч световых лет до цели»... И самим своим я в л е н и е м ставил под угрозу существование Учреждения. И оно разработало тактику борьбы с Мормышки- ным. «Тут альтернатива. Или он, или мы». Сработала система «социальной защиты». Мормышкина уволили, как увольняли не раз до этого и после того... Он вообще имел обыкновение попадать под сокраще ние. И след его затерялся, лишь из самых отдаленных мест доходили слухи. «Нале тел, точно смерч, некий мужичонка, не бесталанный (а по другим свидетельствам гениальный), характера, однако, ужасаю- ьчего. Кое-что усовершенствовал, кое-что изобрел, но в конце концев все переворо шил, переругался со всеми и скрылся в неизвестном направлении». Дон-Кихотом нашего времени назовет своего героя Р. Киреев... К Дон-Кихоту у автора отношение особое (не одну статью о нем написал, и в романах не раз и не два вспомнил). «В настоящее время мир ни в ком так не нуждается, как в странствующих рыцарях... В трагическую книгу может прев ратиться... сочинение Сервантеса, если мы, дети утилитарного века, перестанем испы тывать душевную потребность в Дон-Ки хотах, если мы не устыдимся, не взгрустнем, или хотя бы не улыбнемся при виде их, а равнодушно проскочим, загнанные делами, мимо» («Октябрь», 1985, № 9). Дон-Кихот для Р. Киреева — свое, заветное, то, что делает «Застрявшего» исповедью (ЫВ: производственный роман — исповедью). Ис поведью и самого автора, и всего его поко ления, поколения разумного, трезвого, да лекого от иллюзий, знающего что по чем, поколения жестких реалистов. Дон Кихот — другой мир, путь в который им заказан. И если современный человек, по Р. Кире еву, в массе своей «серединный», «убыва ющий», то это не голая констатация факта, не простое принятие данности. Автор про сматривает перспективу, видит опасность такой Умеренности. В мире умеренности, конечно, не было бы великих трагедий, но и великих прозрений не было бы тоже. Потому важен для Р. Киреева Ваня Мор мышкин, современный Дон-Кихот. Как аль тернатива, немой укор. Однако и здесь, в «Застрявшем», автор уходит от однозначности в оценке своего героя. Решает художественную задачу «ва риативно». Его Дон-Кихот— Ваня Мор мышкин со своей непримиримостью, мак симализмом нравственных требований соз дает вокруг себя вакуум, безлюдное прост ранство. И твердо убежден, что все про тив него, весь этот мир. Всё! Всё! Даже фамилия. Фамилии Мормышкин быть у него не могло. Её выдумали в детдоме в нас мешку над ним. И вся жизнь в насмешку. Так и жил недоверчиво, чувствуя свою ино родность. Неуютный, ощетинившийся чело век. «Гады! — цедил всем. — Гады!». И за умеренностью Р. Киреев оставлял шанс, утверждая, что она не всегда рас чет, не всегда приспособленчество. «Всякая чрезмерность,— читаем в статье «Убывание героя»,— опасна (будь это чрезмерность ума, таланта или нравственных требований), мир нынче слишком хрупок и слишком уп лотнен, чтобы по нему могли безнадзорно странствовать шальные рыцари. Ветряных мельниц нет больше. Занося меч, риску ешь опустить его на чью-нибудь невинную голову и хорошо еще если на одну.» Вновь читателю предлагалось столкнове ние субъективных правд героев без явных подсказок автора. В своих производствен ных романах Р. Киреев пытается сказать о человеке, его месте в мире, его бытии, его перспективах... Обо всем том, что прежде было достоянием лишь философской прозы. И пусть проза Р. Киреева уязвима, так как эксперимент зачастую идет за счет художе ственности, она интересна уже тем, что здесь есть о чем говорить, спорить. Она дос таточна для серьезного разговора. И мы неслучайно называем ее прозой «обобщен ной». Автор сознательно уходит от произ водственной конкретики, детали (напомним, что производственная проза «от проблемы» вся была в этом). У Р. Киреева лишь штрих, абрис... Ему важно уловить принцип, тен денцию, понять общую картину производст ва, а основное внимание сосредоточить на человеке. Увести производство в фон, но фон принципиально важный для показа су щественных сторон человеческого бытия, тех сторон его натуры, которые невозмож но понять и представить вне производства, ни в какой прозе, кроме производственной. У В. Маканина этот принцип обобщения доведен до предела, до логического завер шения. По сути проза В. Маканина и Р. Ки реева — это аргумент в давнем, недоспорен- ном споре о том, насколько конкретной дол жна быть производственная проза, чтобы не утратить эффекта достоверности. В дис куссии на страницах «Вопросов литерату ры» М. Колесников предсказал новый мощ ный взлет производственной прозы, посколь ку «все больше и больше появляется талант ливых произведений сегодняшних инжене ров, рабочих, руководителей производства, молодых ученых, колхозников...». Благода ря им, по мнению М. Колесникова, произ водство перестанет быть «вещью в себе», и мы, наконец, «выберемся из повество вательных трясин о людях, занятых неиз вестно чем». Это принципиальная установка. Позиция, Не пишет на производственную тему и Г. Семенов, объясняя это отсутствием лич ного опыта. «Меня, признаться, не раз уже обвиняли критики, что я ухожу от... важ ного в характеристике человека... обозначая очень неопределенно род занятий персона жей своих рассказов и повестей»,— читаем в «Приятной привычке» Г. Семенова. Д а лее автор рассуждает, как же быть, ведь он досконально не знает различного про изводства. «Что же делать прозаику? По