Сибирские огни, 1988, № 12

Свечкин — Мальгинов с его философи­ ей «расчлененного арбуза». По мнению Ин­ нокентия Мальгинова, извечная ошибка философов заключается в том, что «все они рытаются осмыслить жизнь в целом. Именно к жизни в целом относится во­ прос «а зачем все это?», который мы ред­ ко задаем применительно к частным случаям». И эту «жизнь в целом» Маль­ гинов сравнивает с арбузом. «Сколько ни крути и ни обнюхивай его, ни примеряй, ни строй по поводу его самых головокру­ жительных гипотез, вы не поймете пред­ назначения этого полосатого чуда до тех пор, покуда ножичком не расчлени­ те его на аккуратные дольки и одну из них не поднесете к губам...». Так что рас­ членяй «жизнь в целом», которую, как и целый арбуз, ни за что не проглотишь, на аппетитные дольки и вгрызайся в сахари­ стую мякоть со смаком и удовольствием. Свечкин так и делает — вгрызается в свой кус арбуза, все остальное пропу­ ская через себя без задержки. И на дне этого филигранного фильтра остаются все общие идеи, все философии, все лиш­ ние чувства. Свечкин не позволяет себе расходоваться на все это. Он хорошо понимает, что человек не бесконечен, он не может все, и потому должен вложить себя во что-нибудь одно, целиком, без остатка. Не рассредоточиваясь. Петр Свечкин вкладывает себя в свое детище — Новоромановскую швейную фабрику. Он администратор, администра­ тор волею божьей. Это его дело, то, что никто не сделает лучше него. Но как быть с живой жизнью, слишком многообраз­ ной и многосмысленной, чтобы остаться в ней одномерным администратором? Так Р. Киреев выходит на очень важный во­ прос, который решают и социологи, и философы, и психологи. Роман приобре­ тает статус социального исследования. Ка­ кой должна быть личность в эпоху НТР: должна ли она сдерживать, ограничи­ вать себя, подгонять под некую социаль­ ную роль? Или мы живем в век «беско­ нечного» человека? Р. Киреев пытается решить (скорее поставить) этот вопрос на человеческом материале. Так рядом со Овечкиным появляется фигура Виктора Карманова. Как пол­ ная противоположность. Личиость «бес. ксынечная», «беспредельная» — антитеза, антимир овечкинской предельности... Свеч- кин и Кар.ма«ов. Человек, ограничива­ ющий себя во всем, и человек безгра- ничиый, не желающий виисывать себя в рамки социальной роли. Карманова про­ сто распирает собственная бесконечность, грандиозность замыслов. Вот уже два года втайне от всех создается «книга ве­ ка» («и скоро, скоро мир ахнет уэиав!»). И влюбляется Карманов отчаянно и без­ надежно опять же не в пример бесчуш- ствьен'ному Свечкину. И когда в «психо. логической дуэли», на которой строится роман, мы начинаем склоняться явно к Виктору Карманову, автор, любитель ка­ зуистических фокусов, объявляет Карма­ нова полным банкротом, человеком не- состоявшимся, «необъявленным», с не­ осуществленными грандиозными замыс­ лами, «все еще подающим надежды» («Есть такой сорт людей, которые до про- бов'ОЙ доски подают надежды»). И если Овечкин «пишет свою жизнь набело, без помарок», то у Карманова — «оплошная подготовительная тетрадь. Вот только к чему подготовительная?». Пришло пони­ мание. что все в чем-то превосходят его, сосредоточившись на одном и достигнув в этом совершенства. А он, человек бесконечный, остался во всем дилетан­ там. Он — везде и нигде. И книги века он никогда не напишет, не создаст. Он это хорошо понял про себя, Виктор Кар­ манов. «Я всегда считал, — скажет он,— что искусство, настоящее искусство по­ купается страданием, я же попросту не умею страдать. Ничто не пронимает ме­ ня... Я неуязвим... Я по-прежнему выщусь на земле весело и прочно, и усмешливый оскал моего Л'Ица никогда не смеется тра­ гической маской». Ничто не пронимает меня... Я неуязвим... — в этом-то все и дело! Поверхностность — оборотная сторона «бесконечных натур». Так все же Свечкин или Карманов? Где наши? — В'праве мы задать вопрос авто­ ру. И Р. Киреев, пожалуй, ответил бы нам словами своего героя: «Я, если по­ требуется, могу без особых усилий дока­ зать, что Свечкин— в авангарде прогрес­ са,^ а могу убедить, что нет ничего опас­ ней Свечкиных». «Где же истина? Ответом будет киреевское: «возможны варианты». Р. Киреев утверждает прато романиста решать художественную задачу «вариа- тив'но», предлагая читателю вникнуть в столкновение субъективных правд персо­ нажей без явных подсказок автора. Своим романом Р. Киреев как бы ста^ вил эксперимент: сколь много можно уместить на ограниченном пространстве произведения с производственной темати­ кой, уходя к глубинному исследованию всей нашей системы отношений, к фило­ софским проблемам, к «вечным, прокля­ тым» вопросам... Порой даже возникала мысль о перегруженности, передозировке. Внешняя тема не выдерживала, не тяну­ ла. Философские выкладки переставали восприниматься из-за перенасыщенности, большой плотности на единицу текста. «Подготовительная тетрадь» была экспе­ риментом в чистом виде, где все призна­ ки новой производственной прозы наме­ ренно обозначены. В романе «Застряв­ ший» («Октябрь», 1986, № 5) не было этих передержек, не было чистого экспе­ римента. Вернее, вообще не было экспе­ римента. Здесь автор уже как бы уверен­ но пользовался найденным, отработан­ ным приемом, оказавшимся плодотвор­ ным. И вновь в романе пародировалась од­ на очень устойчивая традиция производ­ ственной прозы, давно сложившийся сте­ реотип. Когда «положительный герой» ак­ тивно вторгался, спорил, боролся... И не­ пременно побеждал, свергал... Ретрограды исчезали, нов'ое внедрялось... Производ­ ство перестраивалось и т. д. Повествова­ ние радостно, скачками неслось к хэппч энд. А читатель со скептической улыбкой откладывал новую сказочку о производ­ стве. где запросто решались сложнейшие проблемы, над которыми в реальной жиз­ ни многие десятилетия бились крупней­ шие специалисты...