Сибирские огни, 1988, № 11

После встречи с Гаврилой Мария спеши­ ла рысью до самой квартиры, когда же нсзарной рукой отперла замок, скользкий и тяжелый таз, покалывающий руки, упал в коридорчике на пол дном вниз и засве­ тился изнутри непрочным огнем. Голубой огонь вздрагивал, гас и опять возгорался. Так мерцает издали электросварка. Мария слабо охнула и села на табуретку возле двери, потом обмотала таз полотенцем и перенесла его на стол в горницу. Тут она услышала четкий и немного приглушенный голос: — Ты не бойся меня, женщина. Мария опять присела от слабости в ко­ ленях и сказала: — Может, вас назад отнести, товарищ? — Не надо относить меня назад, я сам исчезну. — А вернетесь? — Вернусь, когда надо будет. Мы еще увидимся, женщина. У Марии привычно мелькнула мысль, что неплохо бы предложить гостю чайку или обед, но поняла тут же, что посудина, на­ верное, чая не потребляет. Борщ тоже. — А как же я? — спросила Мария с дрожью в голосе. — Нельзя же так, вы бы хоть поговорили со мной. — Некогда. Я вернусь. Над столом вдруг начал набухать огонь, теперь уже желтый, горячий, раздался вой. Желтое пятно закрутилось юлой, влипло в окно и истаяло. — Где же вы, товарищ? — Ты меня будешь слышать иногда, женщина. — Спасибо, — слабо ответила Мария и расстроилась почему-то. У нее было такое чувство, что она потеряла навсегда хоро­ шего знакомого. На другой день Мария Мотовилова, воз­ вращаясь с работы, обнаружила в почто­ вом ящике записку на куске болоневого плаща, написанную белилами. Записка бы­ ла такого содержания: «Маня. Бумаги у них нету. Старенький плащ был при мне, на нем и пишу. Отсюда Землю видать яс­ но. Нас с Силычем держат в клетке. На кормежку не жалуемся, я даже, кажется, поправился маленько. Подробности ты прочитаешь в письме, спрятанном под ме­ ридианом. Они обещали его туда сунуть по возможности. Твой навеки Евсей Нозд- рин». Мария тихо охнула и, прижав руки к гру­ ди, некоторое время просидела на лест­ ничной площадке. Она успела смириться с очередной утратой. Первый ее муж, скромница и трезвенник, погиб в автомо­ бильной катастрофе, осиротив сына Васят­ ку. С Ноздриным Мария познакомилась года полтора назад на вечеринке. Он по­ шел ее провожать и неожиданно остался до утра. Он, Ноздрин, был не тот мужчи­ на, которого бы она хотела иметь отцом и хозяином в доме, но так уж получилось. Ноздрин лишь квартировал под ее крышей. Он не давал денег на жизнь, сына Васятку не замечал до тех пор, пока однажды Ва­ сятка не показал Ноздрину фокус; две спички втыкались в торец спичечного ко­ робка, третья вставлялась между ними по­ перек, и туда, где сходились головки, под­ носился огонь. Поперечная спичка, шипя и посвистывая, летела в потолок или вообще куда ей вздумается. Ноздрин сказал пре­ небрежительно, что фокус этот старый, как мир — тут же горячая спичка прилипла к его носу, и взрослый мужчина вместо то­ го, чтобы смахнуть пламя, взревел быком и, сшибая мебелишку, запрыгал по комна­ те, пока спичка не упала сама собой. Ва­ сятка получил затрещину, Ноздрин мигом собрал вещи и, прикрывая запухший нос ладошкой, перебрался через две улицы в общежитие геологического управления, где до того и обитал. Мария, беременная вторым ребенком, не умоляла Ноздрина воротиться. Она вроде и любила немножко этого мужчину, была по характеру податли­ вой и доброй, однако имела и гордость, Ноздрин иногда заявлялся, требовал вы­ пить и закусить, а захмелевши, то плакал, то кричал, размахивая кулаками, что дите, которое ждет Мария, его лично не каса­ ется: это мол, надо еще доказать, кто отец. Марии надоели куражи сожителя, она, посоветовавшись с соседями, отнесла заявление в суд и выхлопотала алименты. Ноздрин, осерчав вконец, выпросился в по­ левую партию и пропал бесследно около месяца назад. Мария, держась за сердце, вышла из подъезда и направилась к набережной. Ал­ леи парка были пусты, свежо дуло от реки, шевелились верхушки деревьев, пахло да­ лекими снегами, рыбой и мокрой галькой. Мария не замечала прелестей вечера, она пока ничего не понимала, но имела недоб­ рые предчувствия, потому что неплохо изу­ чила Евсея Ноздрина: такие, как он, не помирают по-людски, они способны во­ скресать или живут вечно, не принося ни­ кому радости. У меридиана вокруг пожилых дам в белых пионерских панамах, туристов из Америки и Европы (первых, между про­ чим, за всю историю существования То­ польков), суетился, приседая под тяже­ стью аппаратов, фотограф Понькин, лысый и с неприлично длинной бородой. — Дамы, э-э-э-э... мисс, э-э-э-э... сэры, мэры, — фотограф натужно выкладывал весь свой запас иностранных слов, потом заругался по-русски, крикнул переводчице, сухой даме без ярко выраженных призна­ ков пола: — Да скажи ты им, старым вешалкам, чтобы встали в кружок. Из Европы, а ни хрена не соображают. Переводчица что-то затараторила, дамы в панамах собрались в круг и сделали улыбки. — Скажи им, — крикнул Понькин, — пусть губы оближут — мне сочность нуж­ на! Переводчица убийственно глянула на Понькина и стала похожа на дятла: — Они губы вам не станут облизывать, не так воспитаны. И, прошу вас, оставьте грубости. Вы, чего доброго, прикажете им еще и уши облизать. — И прикажу. — Понькин дернул себя за бороду с такой силой, что клацнули зубы: работа с иностранными туристами не оплачивалась, это была профсоюзная нагрузка, а Понькин копил на «Волгу».