Сибирские огни, 1988, № 11
— Пожалуй, я удовлетворена, но чтобы этого больше не повторялось, Петр Лукья нович. Как-нибудь, Любочка, я введу тебя в курс дела. Но не будем портить аппе тит, дети. Чуть слышно позвякивали ложки и затяж- но вздыхал Сисимов, глотая концентриро ванный вермишелевый суп с мясом. Паке ты с супом, по протекции тещи, Петр вы носил с заднего хода магазина, испытывая великие унижения. Там же он покупал по блату и свежую колбасу для собаки — два девяносто за килограмм. Аглая Викторовна, опередив молодых, уже пила кофе из чашечки (китайский фар фор, подношение неистового режиссера Завертайло в Воронеже в 1930 году). Мизи нец Тюниной-Землянской был изящно отто пырен. Теща вполне была готова для свет ской беседы, и у Петра заныли зубы: он знал притчи Аглаи Викторовны наизусть и с великим старанием изобразил на лице вы ражение крайней заинтересованности. Но старался он напрасно: Аглая Викторовна на этот раз свернула с проторенного пути. — Скоро в отпуск, дети? — Да, —■молодые откликнулись хором, как первоклашки. — И по сколько же вам начислят? — Мне — триста. — Мне четыреста, — басом сказал Си симов и, секунду поколебавшись, добавил; — Да три сотни рационализаторских. — Итого, значит, тысяча на двоих, Петр Лукьянович? — Так, Аглая Викторовна. — Прекрасно, дети мои. Думается, ра зумней будет поступить так; девятьсот ру блей мы отложим на беккеровский рояль, а отдыхать поедем к Глафире Васильевне Вороновой, на дачу. Жизнь в деревне де шевая, сто рублей нам вполне хватит. Плюс моя пенсия — шестьдесят рублей. Купить беккеровский рояль теща задума ла еще зимой. Эту зрящную мысль втемя шила ей Воронова, хитрая старуха, бывшая жена композитора, который ушел от нее к другой женщине, — в отместку Глафира не отдала ему рояль. За инструмент было скромно спрошено пять тысяч, притом с намеком: дескать, лишь по знакомству. А в общем-то, мол, такая вещь не имеет цены. Хозяйка рояля сказала, что отдает «беккер>> со спокойной совестью только в легкие и удачливые руки дорогой Аглаи Викторовны. Петр до поры мирился с непонятным же ланием тещи приобрести мрачный ящик, с которого разве что удобно белить потолки — крепкий и на колесах. Теща играла «Падэспань» и мазурку неизвестного ком позитора, у Любочки было врожденное отвращение к музыке. Тем не менее Аглая Викторовна, уповая на свои педагогические способности, надеялась за год сделать из дочери профессиональную музыкантшу поскольку была убеждена, что именно бек керовским рояль способен на чудеса, за урядный же инструмент советской фабри ки развращает молодежь и губит даро вания. ' — Вы согласны со мной, дети? Петр шумно вобрал в себя воздух, поло- Гом о "”"*'' ®оуетую тарелку, посмотрел от- и Т р е Г а л Т " " ° “ — Что касается рояля, Аглая Викторовна, то нам он до лампочки. И к Вороновой мы не поедем. Надоело мантулить. То ей ко лонку бей, то штакетник городи, то баню руби. А спать, старая мышь, в холодном сарае кладет вповалку. Нужник на ночь за пирает. Не бабка — сплошной пережиток. — Любочка, слышишь? Он опять грубит. Что с ним сегодня происходит? — Петро! — всхлипнула Люба, готовая тотчас же зарыдать. Слезы она лила изо бильно по любому поводу. За нее думали другие, и это было удобно. — Мамочка, все будет так, как ты сказала. Петр поднялся и, ужасаясь собственной смелости, трахнул по столу кулаком так, что подпрыгнули тарелки. — Долой всякие там рояли. Долой ста рую моль Воронову. — Ты давеча назвал ее старой мышью? — сквозь рыдания сказала Любочка с та кой неутешной скорбью, будто в доме по койник. — Один хрен — мышь или моль. Все равно — пень дырявый. Мы с тобой, Лю- баша, поедем на речку Чуню, в тайгу мы поедем. Теща охнула и начала сползать со стула, но, сообразив, что сейчас ее обморока никто не заметит, выпрямилась и застонала протяжно. Вечер был испорчен. Любочка села на диван в своей комнате, из ее светлых глаз, как у богородицы в церкви, размеренно падали круглые сле зы. Теща листала систему Станиславского и шумно вздыхала. Петр помыкался по кухне, чувствуя вину, и полез на чердак за медным тазом. Петр вспомнил тещины слова насчет голи пере катной и пары залатанного белья и обидел ся не на шутку. «Таз ей помешал, видите ли. Лежит себе и пусть лежит — потолок- то, поди, не продавит. Однако куда его девать?» Сразу возникла мысль об Илье Васильевиче Меренюке, жившем по сосед ству. Дед что надо — строгий, но и спра ведливый, городская знаменитость. Он имел трехкомнатный новый дом и обитал в нем со старухой, дети давно поразъехались кто куда. Таз был тяжелый и странно покалывал руки, будто заряженный электричеством Петр постучал в дверь Меренюка и затоп! тался на крыльце, смущаясь: все-таки необычная довольно просьба, да еще и в вечерний час... Сисимов, поворотясь к за пертой двери спиной, оглядел небо, усе янное звездами. Опять вспомнилась лек ция про летающие тарелки, про планеты, населенные разумными существами. Петр вздохнул, подумав, что человек еще слаб и ничего не знает, что век наш слишком ко роток и тайны откроются потом, когда нас уже не будет. Дверь открыл сам Меренюк. Был он сер дит и зябко шевелил плечами под пиджа ком, наброшенным кое-как. Но Петру он обрадовался, пятясь и приглашая в дом с улыбкой:
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2