Сибирские огни, 1988, № 11

ме Аглаи Викторовны, никто в городе та­ кой болезни не иллел. Название болезни знал только профессор областной клиники, ведущий терапевт Рогачев. Он и болезнь выдумал — для авторитета и пущей важ­ ности. Петр Сисимов, зять Аглаи Викторов­ ны, подозревал не без основания, что су­ ставы у тещи скрипят потому, что она ма­ ло двигается, и система Станиславского доведет ее до ручки... Аглая Викторовна хотела, чтобы ее дочь Любочка сделалась кинозвездой или, на крайний случай, примой доброго театра. Любочка три раза поступала в театраль­ ный институт. В четвертый раз председа­ тель приемной комиссии, маститый актер, деликатно отозвал Любочку в сторону, тронул за локоток пальцами в перстнях и сказал речитативом; «Жить, говорит, буде­ те, петь, говорит, никогда». Любочка не слышала такой песни, она все поняла, од­ нако, и сразу заплакала: — Куда мне теперь? Актер натурально развеселился; — Жизнь, милая ты моя, широка, как океан. Я бы на вашем месте крановщицей стал. Сверху видно все — распрекрасная профессия. Любочка покорно кивнула. Если бы ку­ мир посоветовал ей в тот момент стать, например, мороженщицей, она бы согласи­ лась мороженщицей. Любочка дала телеграмму из Москвы об очередном четвертом провале. Аглая Вик­ торовна весьма убедительно порыдала, оплакивая крушение своих надежд, с этого рокового дня ее суставы начали скрипеть громче. Любочка же, чтя завет обожаемо­ го и недоступного в своем величии кори­ фея сцены, записалась на курсы кранов­ щиков и увлеклась самодеятельностью. Она имела кукольное личико, белые косич­ ки, тонкий голос и играла в самодеятель­ ных пьесах мальчишек. Смеркалось. Петр Сисимов зажег на кухне свет. Он был в кружевном женском фартуке и в руке держал нож — собирался чистить картошку. Любочка что-то запаздывала. — Как дела, Петенька? — голос тещи до­ носился тускло, будто с заезженной пла­ стинки. — Нормально. — Конфеты свежие? Петр рассердился почему-то и ответил: — Не взял конфет, некогда было. Зять явственно услышал, как сперва за­ хрустела тахта, а затем и суставы: теща принимала вертикальное положение. На пол гулко упала система Станиславского и за­ лаяла собака Ляна. Аглая Викторовна под­ нималась, чтобы заглянуть зятю в глаза и пресечь наглость на корню: за три года со­ существования Сисимов грубил впервые. Аглая Викторовна еще питала надежду, что ослышалась, и в нос произнесла: — А колбасы для Ляны? Последний вопрос вывел Сисимова из тфпения, поскольку он в тот момент был занят мыслями о космосе и всяких удиви­ тельных явлениях мистического свойства, зарегистрированных на Земле и до сих пор необъясненных. Неласковый ответ как- то сам собой сорвался с языка: — Не сдохнет ваша Ляна. — Петя, что с вами? — теща следовала на кухню в кимоно с попугайчиками, боль­ шая и широкая, как диван. С ней шутки плохи. Петр обморочно застыл посередине кухни. Аглая Викторовна приближалась, как рок. Она миновала горницу, комнату молодых и церемонно, будто шла короно­ ваться, возникла на кухне. Что с вами, Петр Лукьянович? — в конфликтных ситуациях Аглая Викторовна переходила на «вы» даже с собакой Ляной. Петр вернулся на землю и откровенно струхнул. — Суетный день выпал... — зять сплю­ щил губы и шумно потянул носом, как нашкодивший мальчишка. — Нам лекцию читали про летающие тарелки. Все из голо­ вы выскочило, извините... — Вы непозволительный тон взяли, Петр Лукьянович. Со мной все вежливо обраща­ лись, даже сам режиссер Завертайло ве­ жливо обращался. Режиссер Завертайло — незауряднейшая личность конца девятнад­ цатого и начала двадцатого веков. Человек необузданного темперамента, он, Петр Лукьянович, не уставал повторять на ре­ петициях: эта женщина (он имел в виду меня) способна палача сделать заикой, а убийцу — няней приюта для сопливых де­ тей. — Извините, — робко сказал Сисимов и уронил нож. — Я вам золотого корня до­ стал — одному нашему токарю из Сибири прислали. — И робея еще пуще, добавил; — Этот корень вообще-то мужскую силу поднимает, но и для суставов ничего. — В мужской силе не нуждаюсь, — от­ резала Аглая Викторовна. На ее закамене­ лом лице шевелились только губы. — Мне моей женской силы достаточно, понятно? — Вполне понятно. — Я давно хотела сказать вам, Петр Лукьянович, да все интеллигентность моя мешала. Вы пришли к нам в дом, извините, босяком — с парой залатанного нижнего белья и притащили, не знаю зачем, пошлый медный таз. Я вас попрошу немедленно избавить меня от этой мерзкой посуды. Мне хлам ни к чему. — Хорошо. Избавлю. — Вот так. Объяснимся за ужином, Петр Лукьянович, и в присутствии моей дочери. За ужином Аглая Викторовна, поддев груздочек серебряной вилкой (подарок с бенефиса 1933 года в Перми), заявила после стылого молчания: — Любочка, между прочим, твой муж меня нынче оскорбил. Любочка расплескала суп из ложки на белую скатерть, округлила брови и устави­ лась на Петра с таким выражением, будто он только что съел таракана. Любочка бо- готоворила маму, искренне полагая, что творческая жизнь Аглаи Викторовны бу­ дет оценена потомками по достоинству и заслугам. — В чем дело, Петр? — Но я же извинился, Аглая Викторовна. — Да, он извинился. — Разве этого недостаточно, мама? Аглая Викторовна долго не отвечала, пе­ режевывая яйцо, и кивнула, наконец, боль­ шой своей головой: