Сибирские огни, 1988, № 11

Мне памятней других остался Сергей Сергеевич Баринов, потому что это и было мое первое поручение. Сергей Сергеевича мы наметили за то, что косами торговал. — Какими такими косами? — Обыкновенными литовками. Перед покосом он, оказывается, е з­ дил в Москву и покупал там косы. Снабжал ими и свою деревню, и, можно сказать, всю округу. — Значит, чтобы не всей округой за косами в М о с к ^ ездить, он один на себя брал эту обузу? Правильно я вас понял, Петр Петрович. — Так-то так. Но продавал он их дороже, чем они в Москве стоили. Имел в этом деле материальную заинтересованность. — Наверно, чтобы дорожные расходы окупить. — Пойди, разберись: дорогу он окупал или сверх того. Д а... А лучше других он потому запомнился, что, как я уж сказал, на нем я получил первое самостоятельное поручение. Поручили мне идти к нему утром и произвести полную опись имущества. Когда слушаешь, всегда получается так, что слова собеседника это лишь камушки, бросаемые в воду. Но от них обязательно расходятся круги. Расходясь и колеблясь, они захватывают все новые и новые, уже устоявшиеся пространства памяти и души. И вот, дробясь и качаясь, наплывают разнообразные воспоминания. Так, например, я сразу вспо­ мнил рассказы моего товарища, можно сказать приятеля, из большого приволжского села. У них будто было три волны. Первая волна унесла двух действительно настоящих богатеев. Потом пришла разверстка, раскулачить еще восемь хозяйств. Стали думать, скрести в затылках. Кое-как набрали, наметили мужиков посправнее. О злостных здесь не было и речи. Ладно, увезли и эти восемь семейств. И старики, не слезав- ьние уж с печи, и младенцы из люлек, и девушки на выданье, и парни, и женщины с заскорузлыми от земли и воды руками — все пошли в общие подводы, все канули в беспредельную метельную ночь. Но, оказывается, на этом не кончалось. Бскоре поступила новая директива, дораскула- чить еще одиннадцать крестьянских хозяйств. Правда, село большое. Но ведь два, да еще восемь, да еще одиннадцать... Всю ночь заседали , про­ чесывая списки вновь и вновь, ставя против иных фамилий зловещие, отливающие железом жирные галочки. Мой приятель был тогда в школьном возрасте, и все три волны могли прокатиться мимо него либо над ним, остались бы в памяти лишь боязливые, шепотом, разговоры . Но дело в том, что школьников посылали ночью приколачивать к домам таблички. На фанерке намалевано короткое слово — «Бойкот». Уверен я, что за всю тысячелетнюю историю в селе не слышали этого словечка. Все больше — хлеб, дождь, солома, пожар да бог, и вдруг написано на фанерке — бойкот. К ак только возникнет галочка в списке, сейчас же табличка на доме. Школьники приколачивали с энтузиазмом. Вероятно, настоящий смысл слова так и остался непонятным при­ волжскими мужиками, но понятной оказалась его иная беспощадная суть. Табличка на доме — значит, одевай потеплее детишек и одевайся сам. С собой придется взять только то, что на себе, все добро останется в доме, который теперь уж не твой, и все, что в нем теперь остается,— теперь не твое и вся жизнь, прожитая в доме и тобой, и отцом, и дедом... — Д а...— продолжал Петр Петрович,— дали мне это поручение, и я пошел. Метель, как сейчас помню, окончилась. Утро тихое, румяное, на деревьях иней, в носу пощипывает.— Петр Петрович вдруг расчувство­ вался. Я же говорил еще в самом начале, что он хороший, очень даж е .хороший человек.— Да... Я, знаете ли, больше всего люблю в природе утро. Будь то зимой, будь то летом. Роса, значит, цветочки навстречу солнцу потихоньку раскрываются. Поднимается настроение, силы начи­ нают играть. Хочется сделать д ля людей что-нибудь особенное, хорошее. Какое-ниб-удъ добро. — Петр Петрович, не вспомните ли, в то утро мо'розное, у вас тоже было желание сделать для людей что-нибудь особенное, или, как вы сказали, какое-нибудь добро?