Сибирские огни, 1988, № 11

встает в памяти фраза из лекции по не­ мецкому романтизму; «Рефлектирующий ге р о й ...» Кажется, наше время не допуска­ е т рефлексии, надумал — делай. Однако присмотришься повнимательнее — и видишь «рефлектирующего», причем как у мастеров, так и у молодых. Очень люблю раннего Юрия Бондарева. «Горячий снег» настолько пронзает каждый раз, как читаешь, что кажется, ничего не прибавишь и не убавишь. Кстати, снятый по нему фильм был хорош, но ничего не прибавил и не убавил, в данном случае кни. га и ее герои сильны сами по себе. «Берег» вызвал недоумение. «Игра» сов­ сем не пошла. Тут, наверное, на меня по­ сыплются шишки: как же, задеваешь масти­ того, так вот тебе, ты сама ничего не смыс­ лишь. Было такое, и не раз. Но ведь для того и книга, чтобы было, о чем поспорить. После Юрия Бондарева, создавшего «Го­ рячий снег» и много других произведений о войне, передо мной оказался новый Юрий Бондарев. Имею в виду Никитина из «Бе­ рега». Как же совершилось такое превра­ щение, в чем тут загадка, почему молодой Никитин, знавший на войне, кто за кого, превратился в зрелого Никитина же, кото­ рый не может разобраться в себе самом и плывет меж двух берегов? В телепередаче показали встречу творческих деятелей с ве­ теранами Великой Отечественной. И была сказана страшная фраза: из парней, родив­ шихся в 1922 году и пошедших воевать, уцелело три процента. Оставшиеся в жи­ вых (а ведь и их косит безжалостное вре­ мя) как бы должны прожить и живут за все свое поколение, должны осмыслить и осмысляют за себя и за них жизнь нашу. Мне кажется, и Бондарев, и его герои последних лет несут этот груз и передают свой опыт нам, каждый по-своему. Конечно, не один Бондарев, но и другие писатели его поколения, каждый по-своему. Никитин прошел не просто войну, не прос­ то остался в живых. Он впервые по-чело­ вечески понял, что такое любовь и что та­ к о е -л ю б о в ь к врагу. Ведь изначально все немцы, что бы ни говорили, и были врага­ ми. До сих пор дети спрашивают: «Это на­ ши или немцы?» — независимо от того, по­ казывают ли фильм о второй мировой войне или об индейцах. Да и для Эммы все рус­ ские — тоже враги, хуже — чудища. Любовь и война — вещи несовместные, даже если Он и Она остались живы. Р аз­ ное мировосприятие должно быть у тех, кто изо дня в день смотрел в лицо смерти, и у тех, кто просто живет. Перечитывая «Берег», я увидела, как мо­ лодой солдат превратился в пожилого писа­ теля, терзаемого сомнениями. Остался в живых — живи! Но кто же скажет, что жить легко? Те, кто уцелел после войны, пошли разными путями, и это естественно. Важно то, что они остались людьми, и у них еще хватает сил принимать участие в сегодняшних наших событиях... «Громкое имя, конечно, и теперь заставит каждого взяться за новое сочинение, но уже никто не придет от него в восторг, если в нем хорошего одно только имя автора»,— пишет В. Г. Белинский. Давайте, действи- тельно, не спешить с восторгами по поводу ^каждой новой книги известного автора. ' Школьниками прилежно учимся отыскивать 6 Сибирские огни № 11 «ошибки» у классиков, а став взрослыми, не всегда решаемся заметить недочеты у сов­ ременников, Конечно, маститость — не га­ рантия успеха. И гений может произвести на свет... ну, нечто не столь гениальное, как прежде. Не надо закидывать за это кам­ нями, конечно, но не нужно и закрывать глаза на «ошибки». «Каждый пишет то, чем дышит»,— помните песню Булата Окуд­ жавы? В последние два-три года публикуется множество произведений, непривычных сво­ ей откровенностью, произведений, подни­ мающих те вопросы, которые в предыду­ щие годы оставались как бы «за кадром». Литература стала публицистичной, писатели впрямую обращаются к читателям, вводят в художественное полотно факты реальной жизни, причем отнюдь не всегда приятные. Все эти произведения на виду, на слуху, о них пишут, делают радио- и телепередачи. Знакомые писатели как будто раскрываьотся перед нами по-новому. В. Белов, В. Астафь­ ев, В. Крупин, В. Распутин давно нам из­ вестны, и вот читаешь то, что напечатано в последние годы,— и думаешь: он ли? Не на пустом же месте и не вдруг, не в одночасье создавали они те последние ро­ маны и повести, что сейчас будоражат чи­ тателя, переходят из рук в руки. Вынашива­ лись они, надо полагать, так же долго (или так же быстро), как и другие творения тех же авторов, и подошли к ним писатели не внезапно, а были подведены всем ходом своей жизни и творчества. Некоторые, возможно, теперь только публикуют то, что не один год пролежало в ящике стола. Те же существовали журналы и издательства, да не те были условия, не та направленность. Наиболее сильное и цельное впечатление произвел на меня «Печальный детектив» Виктора Астафьева. «Царь-рыба» и «Печальный детектив». Как будто двое разных людей писали. От истории жизни Сошнина поначалу остается грустное ощущение. Кажется, настолько больно, жестоко обошлась с ним жизнь во всем, что не понятно, как он еще жив вооб­ ще. Беспощадно и бессмысленно искалечен на службе, в рукопашной борьбе с домаш­ ним врагом; страдает Сошнин и в семье, существование которой никак не наладится; начинает писать, но и в издательстве его что-то не встречают воплями радости... Но ведь не наивно смотрит на это автор, не пытается нас запугать. До сих пор Ас­ тафьев писал всегда о сохранении природы, исизни, гуманизма, то есть о человеке и человеческом. И здесь он пишет то же самое, только на другом материале. Логически, разумно, всей своей жизнью и неустанной борьбой со злом в любых его проявлениях (^а не только «по долгу службы») подходит Сошнин к пониманию главного; «Реальность, бытие всего сущего на земле, правда — сама земля, небо, лес, вода, радость, горе, слезы, смех, ты сам с кривыми или прямыми ногами, твои дети. Правда — самое естест­ венное состояние человека, ее не выкрик­ нуть, не выстонать, не выплакать, хотя а любом крике, в любом стоне, песне, плаче она стонет, плачет, вздыхает, смеется, уми­ рает и рождается... Постижение правды есть высочайшая цель человеческой жизни, и на пути к ней человек создает, не может не создать ту правду, которая станет его