Сибирские огни, 1988, № 11

в контексте каждого десятилетия литера­ турного развития (кстати, так, как их и воспринимают профессионалы; и Е Замя­ тина, и Б. Пастернака, и В. Набокова, и многих других мы, например, читали, учась на филологическом факультете МГУ в се­ мидесятых годах). С другой стороны, столь широкое знакомство с замалчивавшимися ранее авторами, или их творчеством, пли отдельными работами, стало возможным лишь теперь. Стало быть, и осмыслять их читатель должен сейчас, так сказать, «впе­ ремешку». Пройдет врем я— и лучшие из этих, частью «сенсационных» публикаций останутся для нас неотъемлемой принад­ лежностью литературного и обшекультурно- го процесса. А некоторые забудутся или отойдут на второй план. Что я имею в ви­ ду? Например, мне всегда казалось, что роман «Доктор Живаго» — не лучшее из всего, что написал Борис Пастернак; о ро­ мане же Анатолия Рыбакова «Дети Арба­ та» просто не возьмусь судить, хотя (или как раз потому что) о нем буквально все и везде, говорят. Допускаю, что исторические изыскания и публикации многих, пока еще скрытых, документов могут вызвать ин­ терес более жгучий. Публикации последних двух лет времена­ ми заслоняют очевидный факт: литература нашей страны продолжала существовать, были и есть интересные, значительные ав­ торы, чей талант оказался настолько велик, что им не помешали никакие «годы застоя». Естественно, путь многих из них к читате­ лю не был усыпан розами. Но они присут­ ствуют в нашем мировосприятии, на их творчестве выросли поколения — так же, как было всегда. Если внимательно вчитаться в то, что пи­ шет В. Г. Белинский, и всмотреться в то, как он отбирает авторов для своего оче­ редного «взгляда на русскую литературу», станет очевидно: так, и только так, должен ощущать свою эпоху писатель, критик, то есть человек, адресующий свои слова наро­ ду. «В наше время... больше, чем когда-ли­ бо прежде...» И бурные катаклизмы истории, и временный покой, отсутствие событий рождают своих летописцев. Читая классику, мы находим в ней порт­ реты существовавших тогда типов, сословий, то, что называется широкой панорамой общественной жизни. XIX век в целом, как и каждая отдельная литературная эпоха, вмещает в себя все разнообразие, все бо­ гатство и бедность тогдашней жизни. В литературе нашлось место всем, и Евгений Онегин не затмевает в нашем сознании Печорина или Рахметова, Анна Каренина не вытесняет Сонечку Мармеладову и барыш- ню-крестьянку... Давайте посмотрим на «наше время». Тут я хочу попытаться определить, кого же мы видим сегодня, оглядываясь на два- три последних десятилетия, кто и что определяет «современную литературу». Что за люди живут, в нашем восприятии,— не одни же создания классиков и герои «книг повышенного спроса», издающиеся миллион­ ными тиражами? Кто задел нас за живое, а главное — есть ли сегодня место в литера­ туре для самых разных типов,' отражает 'Яиь орромное полотнище) сотни, .тысяч:.ьлиц, .«аосьгавляющиюшортрет. йашеД'эвохийн клиО Несколько замечаний. Во-первых, нельзя объять необъятное, говаривал Козьма Прутков. Во-вторых, выбор имен и названий не случаен для пишущей эти строки, но он, естественно, не бесспорен. Очевидно, другой критик, пытающийся дать подобный срез читательского восприятия, мог бы оста­ новиться на иных именах и произведениях. В-третьих, у нас не часто встречается сочетание несочетаемого в критике (скажем, Айтматов и Стругацкие) — на страницах одной статьи. Между тем миллионы чита­ телей знают творчество этих разных писа­ телей и находят в них нечто обицее. Вот я и хочу попытаться сформулировать это за ­ гадочное «нечто». Еще одно небольшое отступление, опять из статьи В. Г. Белинского: «Сочинения посредственные, слабые проходят незамет­ ными, умирают своей смертию, а не от уда­ ров критики... Нет даж е нужды останавли­ ваться на каждом порядочном произведе­ нии или хлопотать об оценке каждого явле­ ния из опасения, что без указаний критики публика не будет знать, что считать ей хорошим и что — дурным. Подобное внима-. ние принадлежит теперь по праву только особенно замечательным в положительном или отрицательном смысле произведениям». Одним из замечательных—в положитель­ ном смысле — явлений шестидесятых-семи­ десятых годов, мне кажется, было все творчество Василия Шукшина. Я познако­ милась с ним своеобразно и разносторонне в силу причин личного плана: родная сес- тоа, учась во ВГИКе, писала диплом «по Шукшину», было это вскоре после его вне­ запной смерти. Вместе мы смотрели филь­ мы, читали книги, сценарии, документы, слушали легенды, которые рассказывались о писателе в институте. Как он пришел учить­ ся, как на вопрос о том, читал ли такую-то книгу, мог ответить; «Сильно толстая!» Как начинал писать, сомневаясь в своем праве «не слишком еще образованного» говорить напрямую с читателем, а позднее — снимать фильмы, адресованные миллио­ нам, а значит, предельно честные, искрен­ ние. Путь его в искусстве, по-моему, напоми­ нает путь А. М. Горького. Так же возник «из гущи народной», о чем не забывал ни­ когда. Ведь вокруг Шукшина, как и вокруг Горького на рубеже веков, гремели такие могучие, такие прекрасные, такие интелли­ гентные имена. И вдруг — шукшинские «чу­ дики», Егор Прокудин... И, конечно, Иван — будь он Иваном из фильма «Печки-лавоч­ ки», нашим современником, или Иваном-ду- раком, ходившим за правдой в повести «До третьих петухов». Быть может, особенность нашей эпохи в том, что она позволяет сохранить, условно говоря, традиционные формы общения чи­ тателя с писателем — через написанную и прочитанную книгу. И наряду с ними воз­ никли новые формы, в частности, такие, в которых органично сумел осуществиться как художник, реализовать свое дарование Шукшин. Можно представить себе Шукши­ на только писателем, но ведь это обеднит наше представление о нем, лишит нас его лица. Это он — автор, и он — Иван, сидя на храьо. поля, говорит нам в финале филь­ ма: «Все, ребята...» Это он — демобилцзовац-