Сибирские огни, 1988, № 11

вюнять в заданный ритм, тормошить. И когда все писали сочинение, он даж е листок не достал. Евгений Николаевич подошел к нему и тихонько, на ухо шепнул: — Не пишется, не мучайся. Вот Алек­ сандр Грин переписывал начало своей по­ вести «Бегущая по волнам» 44 раза. У те­ бя еще есть время. Прошел месяц, другой — он его не торо­ пил. Но когда тот, наконец, сдал сочинение, учитель понял: парень уже свой, теперь можно его вытягивать потихоньку. Он убежден: знания, не пропитанные ду­ ховностью, как губка водой, бесплодны. Интеллект — только часть духовности, один из компонентов. Он и стремится оче­ ловечить учебный процесс, сделать его гу­ маннее, приближеннее к человеку. Офи­ циальная педагогика, к сожалению, дале­ ка от детей — они по разные стороны реки знаний. Этот случай Ильин любит приводить в своих публичных лекциях: — Однажды я чуть не провалил урок,— вспоминает он.— Собралось много гостей, приехали болгары. Для моих ребят это не новость, давно привьикли и нисколько не стесняются. Только у меня твердое условие: гости тоже участники урока. Мертвые лица, да ещ е. бесконечные взгляды на часы меня раздражают, сбивают с темпа. И наруша­ ют общую мелодию урока. Начал я, как обычно, с задачки: — Подумайтечка, почему Сальери насы­ пал яд в бокал Моцарту именно тогда, когда тот произнес свое знаменитое: «Гений и злодейство — две вещи несовместные?» А сам тоже мучительно ищу ответ, на­ деясь, что вот-вот взметнется, как всегда, лес рук. А класс молчит, идут минуты — ни одной руки. Гости уже стали перешеп­ тываться, директор знаки делает — мол, на­ чинай сам, хватит ждать. И тут вдруг роб­ ко так, как ветром колеблемый стебелек, поднялась девичья тонкая рука. Я метнулся к ней, как к спасению. А девочка сидит ис­ пуганная, в глазах — страх, но я уже по­ нял. Это она меня ринулась спасать. Как в омут головой. И я, взяв ее за руку (он час­ то это делает, верит в педагогику руки, в неформальное тепло такого вот прикосно­ вения) прочел прекрасные стихи Ольги Бер- гольц: Когда прижимались солдаты, как тень, к земле и уж е не могли оторваться, — всегда находился в такое мгновенье один безымянный, Сумевший Подняться, один поднимался, но был он — как совесть. И всех за такими с земли поднимало... прошло много лет с этого памятного уро­ ка, Но Ильин не забывает о той отважной девочке и всем новым своим ученикам по­ казывает парту, где она сидела. И, расска­ зывая о ее поступке, дает открытый урок личного мужества, высокой нравственности. Через экран телевизора каждый день к современному человеку входят десятки, сот­ ни людей. И выходят. А он вновь наедине с собой. На первый взгляд — избыток об-, щения, излишняя коммуникабельность? Да нет же, утверждает Евгений Николаевич. Острый дефицит. Открыть школьнику, осо­ бенно старшекласснику, его собственное сердце, показать, какие в нем тайны сокры­ ты, чем оно располагает,— это и значит по- настоящему научить литературе. Ведь только зная себя, поймешь другого, а, по­ нимая другого, глубже познаешь себя. Как-то ученик сдал ему грязный, измятый листок с домашним сочинением. Ильин, обычно выдержанный в классе, взорвался: — Ты, очевидно, спутал меня с мусорным ведром? И по-несся на крыльях язвительного свое­ го красноречия. Наговорил много резкого и несправедливого. А ученик молчал, подав­ ленный. И класс тоже. Ильин, наконец, совладал с охв.атившим его приступом раздражения: — А ты почему молчишь? Почему поз­ воляешь на себя кричать? Я не прав, так и скажи мне об этом. Ушел с урока расстроенный: жаль было мальчишку и досадовал на себя за срыв. Не имел права — нельзя давать себе поб­ лажку. И мучала мысль: не сработала хваленая его демократия отношений, где^ то порвалась цепочка, казавшаяся такой крепкой и надежной. Он убежден, что духовность начинается тогда, когда человек чувствует чужую боль. Безболье — это и есть бездуховность. Эту мысль он последовательно проводит в от­ крытом уроке по Достоевскому. Он строит его как спектакль одного актера. В нем столько находок, блестящей импровиза­ ции, глубокого психологизма! И в то же время учитель ни на минуту не теряет темы, нигде никакой задержки, от ступеньки к ступеньке, все выше, все глубже. Класс у него постоянно в работе, задачки подбрасы­ вает все сложнее: думайте, решайте, вы полноправные творцы урока. — Вот Раскольников, убив старуху и ее сестру, спускается, как в тумане, по лестни­ це. А навстречу — люди. Вы хотите, чтобы его заметили? — Почему старуха-процентщица, явля­ ясь во сне Раскольникову, хохочет над ним? — Вот пришло письмо от матери. Еще не распечатав, Раскольников начинает целовать конверт. Как вы думаете, почему? Я видела этот урок дважды, в Новоси­ бирске — в 88-й средней школе, в переполнен­ ном актовом зале, где стояли почти три ча­ са два девятых класса (привела их страстная поклонница методики Ильина, прекрасный словесник Зинаида Яковлевна Долгова). Стояли они, не шелохнувшись, не отры­ ваясь от сцены. А потом Долгова собрала их отзывы — потрясением называли ребята свое впечатление. Они сумели уловить глав­ ное — Ильин не просто высокий мастер, он духовный наставник. Ребят буквально ошеломил этот урок — спектакль, от кото­ рого, как со сцены, где идет захватываю­ щий детектив, они глаз не могли оторвать. Они оценили не только мастерство педагога по самой высокой шкале, но и особенность его общения с аудиторией (а она была сме­ шанной— взрослой и детской). Он сделал ее участником, творцом урока, преподал основы совместного мышления, партнерст­ ва, где всякий может и должен высказать себя, не подстраиваясь под кого-то («свое» и «свобода», подчеркивает Ильин, одноко­ ренные слова). Это, наконец, и урок при­ общения к своему духовному «я» другого, и приобщения себя самого к духовному «я» других; шаги навстречу, союз равных и раз­ ных. Умножать, а не только уважать чело