Сибирские огни, 1988, № 11

нзусть, по нескольку раз иногда читаем в классе лирическую страницу о птице-трой- ке И все не так, как у Гоголя. Не видят, не видят ребята главного: дали, простора. Приходится самому... Рассказывая об Аустерлице и Бородине («Война и мир»), вижу не два разных по­ ля, а одно — свое, сибирское. Именно здесь Андрей Болконский впервые произнес свой — самый короткий в рО'Маяе — внут­ ренний М'ОН'Олог. Нигде так скоро не меня­ ются картины, как на бранном поле. Едва отзвучало загадочное «Вот оно!», а в мыс­ лях уже другое, более таинственное: «Где оно, это высокое небо, которого я не знал до сих пор и увидел нынче?»— размышля­ ет смертельно раненный Болконский, Чтобы ощутить истинную «высоту» неба, надо, как он, неподвижно лежать на спине. Обыден­ ный строй мыслей, где столько мелкого, су­ етного, виезапно становится «строгим и ве­ личественным», и ты уже не пр'осто смот­ ришь в вышину, а между тобою и небом свершается тот молчаливый диалО'Г, кото­ рый не в силах передать даже великий писатель. Но он есть, есть. Нередко на только что скошенном поле мы всей школой собирали хлебные колосья, оставшиеся после жатвы. Эго был наш пио­ нерский В'Клад в победу над фашизмом. Иногда целый мешок зерна сдавали в кол­ хозный амбар. Многие удивлялись нашей расторопности. В короткие минуты пере­ дышки любил лечь на спину, ощущая под собой мягкие, но колючие иглы под корень срезанных пшеничных или ячменных стеб­ лей, и, точно завороженный, глядел, гля­ дел в небо — как у Толстого «далекое, вы­ сокое и вечное», пока не раздавалась коман­ да «подъем» и кто-то протягивал руку, по­ могая встать. Каким же крошечным и едва различимым каза'Лся мне мой приятель в том огромном круге осеннего неба! Не тре­ бовалось больших усилий объяснить ребя­ там, а им — понять, почему осгатовивший- ся над раненым Болконским его кумир, На­ полеон, любивший осматривать поле сраж е­ ния, вдруг показался ему «столь малень­ ким, ничтожным» в сравнении с небом. И тем, что над Болконским — космическим небом, и другим, которое открылось в нем самом,— духовном. На сверхчеловеко'В, на­ верное, так и надо смотреть, по-толсто.вски: на фоне неба... Обычно даю задание, которое, вопреки опасению, не вызывает улыбок. Прошу ча­ сок-другой, когда придет лето, затеряться где-нибудь в поле, лечь на траву и не спе­ ша, раздумчиво, с открытыми или закрыты­ ми глазами «поговорить», как Болконский, с небом. А после в жанре сочинения-днев­ ника рассказать о своих впечатлениях. Те­ му выбираем сообща: «Далекое, высокое, вечное». Ведь именно оно пообещало кня­ зю Андрею совсем иную «прекрасную» жизнь, чем та, которой он жил прежде. И как ни притягивала его, точно магнитом, жадная до крови земля, небо оказалось сильнее: оно заставило его «пошевелиться» и произнести звук. Остальное уж сделали люди. Здесь же, на Аустерлицком моем поле, незадолго до печального сражения состо­ ится еще один диалог: императора Алек­ сандра I с Кутузовым. «Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Илларионовяч, где все не начинают парада, пока не придут все полки»,— говорит он Кутузову и в от­ вет слышит дерзкое, смелое; «Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу». Нельзя путать «луг», на котором, бравируя маршируют, и «поле», где умирают. Военным и жизнен­ ным опытом Кутузов знает цену полям; своему и чужому. У Бородина его тоже торопят, на этот раз уже солдаты, не же­ лающие отступать. И он, в отличие от Аустерлица, хоть и не доволен позициями, уступает. На своем поле, да еще рядом с Москвой — победа неминуема. Бородино... В головокружительной воен­ ной и политической карьере Наполеона оно стало неразрешимой загадкой. Обычное, в общем, поле, как и многие другие, на кото­ рых он так уверенно одерживал блистатель­ ные победы. И вот — точно в бездну про­ валиваются его (!) люди на гладкой равни­ не. «Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он ви­ дел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым гла­ зом». Ни труба, ни глаз не давали четкой картины того, что происходило в смеси ды­ ма и тумана. Позже Наполеон увидит не «маленький круг», а все поле и — ужаснет­ ся тому, чего не открыла и не могла открыть даже самая совершенная «труба». О чело­ вечьей мудрости «простого глаза», способ­ ного м»ногое не разглядеть и в то же вре­ мя увидеть все, задумался я, рассказывая классу о Наполеоне и расширяя симв.олику романа: «труба» и «глаз» (как «земля» и «небо») по-своему олицетв'оряли «войну» и «мир». Научиться видеть крупный план происходящего не малым кругом холодной и ко всему безучастной линзы, а духов­ ным зрением — к этому зовет гений Тол­ стого великими и трагическими страница­ ми о Бородине. Цикл стихов А. Блока «На поле Кули­ ковом. Не раз приходилось комментир'О- вать: Я слушаю рокоты сечи И трубные крики татар. Я вижу над Русью далече Широкий и тихий пожар. Явись, мое дивное диво! Быть светлым меня научи! Вздымается конская грива, За ветром, взывают мечи.,.. Обращенные разом и в глубь, и в перспек­ тиву истории, пророческие слова Блока то­ же воспринимались биографически: «дале­ че» казалось не таким уж и далеким. Ро­ мантическая символика вбирала в себя и сложную симфонию мира, и отдельную, казалось бы, затерявшукхя в этом мире судьбу. «Быть светлым меня научи!» Ког­ да задаю вопрос «Как понимать эту строч­ ку?»— ответы разные. «Светлым» — значит жить всей (!) исто­ рией родины, а не только ее «кусочками»; «светлым» — готовить себя к испытаниям, какие выпадут на долю твоей отчизны. Не ощути Блок в себе самом этого света, возм'ожво, и не было бы поэмы «Двенад­ цать», как, впрочем, и знаменитой встречи с Маяковским на Дворцовой площади у кос­ тра... Значит, была она, эта светлая связь «поля» и «площади» в дуШе и судь­ бе поэта. Как и между циклом стихов «На поле Ку-®иковом» и поэмами «Двенад-